Судья Московского областного суда Владимир Зимин поговорил с Firstnews о суровых делах, которые он рассматривает в суде, его «любимых» подсудимых, отношениях к присяжным заседателям и судебных традициях. Он только что зачитал приговор очередному педофилу, отправив его на 12 лет в места лишения свободы за развращение ребенка. А на его рабочем столе уже лежат новые папки с делами убийц и грабителей. Такой контингент на «первой уголовной», объясняет судья.

Вы вели много процессов с участием коллегии заседателей. Считаете ли вы институт присяжных эффективным судопроизводством? Или обычных людей лучше не допускать до отправления правосудия?

— Суд присяжных — это более сложное судопроизводство, чем обычное судебное разбирательство. Меня очень смущает применение такого института, например, по делам о сексуальном насилии, где потерпевшие — малолетние дети. Вот представьте себе допрос ребенка в присутствии 16-18 дядек и теток, это для психики потерпевшего равносильно новому акту насилия в отношении ребенка.

Мы ограждаем детей, допрашиваем их дистанционно с помощью видеоконференцсвязи. Они находятся в отдельной комнате вместе с мамами и педагогом. Но это местное изобретение, которое компенсирует ошибку законодателя. Бывают и такое, что в коллегию попадают люди, которых на пушечный выстрел нельзя подпускать к осуществлению правосудия.

Вот пример, я должен был рассматривать с участием коллегии присяжных дело некого серийного убийцы Ильичева. Сейчас по этому делу вынесен приговор к пожизненному лишению свободы, который был оставлен в силе Верховным судом.

Фабула такая: этот человек, уже судимый за грабеж, теперь обвинялся в пяти нападениях на женщин около полосы отчуждения Московско-ярославской железной дороги. В деле три трупа и две раненые, но выжившие женщины. Мерзость откровенная. Но он признал себя виновным только в эпизодах с выжившими потерпевшими. Конечно, пожизненный срок получать неохота.

У нас отбор присяжных. Ко мне подходит пристав, докладывает, что кандидат в присяжные № 12 пришла в суд в состоянии алкогольного опьянения. И как человек с таким менталитетом, не приходя в сознание, может решить вопрос жизни и смерти: на основе ее решения я должен оправдать подсудимого или осудить человека на пожизненное лишение свободы?

Обязательно должны быль какие-то фильтры по отбору присяжных. К тому же проигравшие стороны потом любят копаться в биографиях присяжных, чтобы требовать отмены приговора в вышестоящей инстанции: кто из них скрыл, что состоял на учете в психдиспансере, у кого судимы родственники, кто-то сто лет тому назад проходил службу в правоохранительных органах…

Конечно, аппарат суда обязан это проверять, но суд не уполномочен на проведение оперативных мероприятий, не всегда можем получить доступ к базам данным, к тому же постоянный дефицит времени. Поэтому тут возникает старый вопрос из «Горя от ума» Грибоедова: а судьи кто?

Правда ли, что люди неохотно идут в присяжные?

— Мы с трудом набираем присяжных. При вызове от 3 до 5 тысяч кандидатов в суд являются от 20 до 50 человек. А, например, из 20 человек коллегию отобрать невозможно. Я считаю, это связано с отсутствием социальной дисциплины… Другой вопрос: почему у нас присяжные выносят свой вердикт в отсутствии профессионального судьи в совещательной комнате. Это коренное отличие суда присяжных от суда с участием народных заседателей.

В Швеции, во Франции, в Германии народные заседатели (шеффены) участвуют в обсуждении вопроса виновности и невиновности подсудимого наряду с профессиональным судьей. И у нас раньше тоже так было. Я вообще сторонник не англо-саксонской, а континентальной системы права. Раньше это были люди, которых выдвигали трудовые коллективы. Сейчас, конечно, такой подход уже устарел, но это могут быть, например, депутаты низовых уровней, из советов муниципальных образований.

Какое на вашей практике было самое запоминающееся дело?

— Это было не здесь. Перед вами сидит последний прокурор, добившийся смертного приговора по делу о терактах на Кавказе. В аэропорту Минеральных вод террористы во время освобождения заложников спецназом взорвали гранату, взорвав вертолет, убив часть заложников и ранив офицеров из Альфы.

(28 июля 1994 года группа из четырех террористов захватила автобус, в котором находились 40 человек. Они требовали 15 млн долларов и два вертолета. В ходе переговоров захватчики освободили 30 человек и согласились на один заправленный вертолет. Но когда машина с захватчиками и заложниками уже была готова взлететь, отряды спецназа пошли на штурм. Злоумышленники взорвали гранату. В результате погибли четыре заложницы и один террорист –РЕД.).

Это дело дважды суд возвращал на доследование. А сторона защиты и с ее подачи наша пресса ставила вопрос о том, что спецназ тогда шел не спасать людей и освобождать заложников, а убивал всех подряд, чтобы дать повод для ввода войск в Чечню…

Я руководил третьим и последним расследованием этого дела, был надзирающим прокурором. Мы восстановили всю картину боя, доказали, кто в кого стрелял и в кого попал, и разложили все по полочкам. В итоге нам удалось доказать, что наши ребята из Альфы и Вымпела выполняли свой долг, что они шли спасать людей, а не убивать и что ни один заложник от их действий не погиб. Просто им немножко не повезло. Там был критический момент, когда один наш офицер успел блокировать руки террориста, выдернувшего кольцо из гранаты. Но в этот момент его ранили в ногу. На секунду он потерял контроль, этот мерзавец бросил гранату под топливный бак.

Судебный процесс закончился обвинительным приговором. Того, кто бросил гранату, суд приговорил к исключительной мере наказания: смертной казни. Правда, приговор не был приведен в исполнение. Указом президента террорист был помилован. Но приговор привел в исполнение туберкулез, он умер в колонии.

Попадались ли вам такие дела, в которых, как в фильмах была поворотная точка в сюжете, и первоначальная картина, версия, в итоге оказывалось ложной?

— Я могу рассказать, как я из сторонника смертной казни превратился в ее противника. Это был 1995 года, и мой первый дебют в центральном аппарате Генеральной прокуратуры в качестве сотрудника, выступавшего в Верховном суде. И мне нужно было дать заключение об отмене очень сурового приговора по делу в отношении некого Сергея Абрамова.

Этот Абрамов, конченный алкоголик, был осужден за убийство собственного дяди и племянника в пригороде Барнаула. Все дело строилось на показаниях соседей, которые видели Абрамова в тот вечер дома, и его собственном признании. Но через три месяца после случившегося в Новосибирске были задержаны за серию убийств несколько гастролеров, в том числе один дезертир из поднадзорных нашему подразделению военно-строительных частей.

Их взяли с вещами из дома Абрамовых, а один из них еще и порезался, когда наносил погибшим смертельные ранения – его рука соскочила на нож, и осталась его кровь. Таким образом, в нашем распоряжении оказались геномная экспертиза и вещи с места убийства.  А человек был уже осужден. В итоге приговор отменили, дело отправили на новое судебное рассмотрение уже в отношении настоящих убийц. А вот вопрос, а если бы этот приговор был приведен в исполнение, тогда бы было уже невозможно отыграть обратно.

А буквально вчера  я получил для рассмотрения новое дело, по которому тоже были осуждены двое невиновных.  Ситуация такая: Домодедовский район Подмосковья, на пост охраны одного из местных предприятий приходит окровавленный человек — Василий Х. — и говорит: «Ребята помогите, вызовите полицию. На моих глазах двое негодяев напали на женщину и мужчину. Женщину потащили в кусты – сейчас ее будут насиловать и убивать». Он сам избит и в крови. Охрана вызывает полицию, прочесывает лес.

В итоге находят труп полностью раздетой женщины, следы того, что было изнасилование. И обнаруживают тяжелораненого мужчину. Он прожил потом еще год, но скончался от осложнений ранения, ничего так и не смог рассказать следствию. В этом же районе милиционеры находят двух граждан Белоруссии – Сергея Хитрика и Вячеслава Белевича. Х. их опознает, говорит, что да, это они.

Во время допроса Белевич признает себя виновным. Второй, Хитрик, стоит намертво: «Мы не совершали ничего подобного, у нас был конфликт с Х., но потерпевших мы в глаза не видели».

Милиция с прокуратурой боятся суда присяжных, более того, они боятся, что дело попадет в областной суд, где собрались более профессиональные и грамотные судья. И они занижают квалификацию содеянного, вменяют простое убийство, пропускают дело через районный суд и получают обвинительный приговор: 14,5 и 15 лет лишения свободы. Главное же доказательство – показания свидетеля Х. и досудебное признание своей вины первым подсудимым.

Но после этого в Подольске в Московской области происходит еще одно страшнейшее преступление – убийство двух женщин. Оперативным путем выходят на Х., и тот возьми и скажи в камере, что «эти дураки» ничего не докажут, в прошлый раз он ушел, уйду и сейчас.

Но следователь оказался приличным человеком: поднял по картотеке прошлые дела, провел генетическую экспертизу, и оказалось, что, мама дорогая! — генный материал на месте первого убийства (и каким же кретином надо было быть, чтобы это не проверить при расследовании первого дела!) принадлежит главному свидетелю обвинения – Х. Вот вам сюжет, свидетельствующий о том, что у нас реально происходит и какого качества предварительное следствие.

Кто из подсудимых произвел на вас впечатление?

— Два года назад я вынес очень жесткий приговор с тремя пожизненными сроками по делу банды Федоровых. У них на счету было 22 убийства, разбойные нападения, налеты, которые совершали уголовники и бывшие милиционеры. Они притворялись фальшивым милицейским патрулем, останавливали очень дорогие машины, убивали хозяев и отправляли машины не перепродажу. Погорели они на ограблении строительной фирмы с тройным убийством… Так вот, на меня произвел очень интересное впечатление главарь этой банды, в прошлом сержант милиции, Евгений Федоров. Всего-навсего сержант, не получивший даже высшего образования, он был блестящим актером, умным, наглым, уверенным.

Например, он, прикрываясь фальшивыми документами, в форме старшего лейтенанта или капитана не задумываясь мог вступать в контакт с настоящими сотрудниками милициями. Он являлся на опорные пункты милиции, представляясь сотрудником режимного Восьмого Главка МВД, получал необходимую информацию, гарантировал свою банду от вмешательства настоящих милиционеров, и там никто не понимал, что перед ними самозванец и оборотень. С его аналитическими и актерскими способностями и талантами можно было бы стать блестящим сотрудником милиции. А получился страшнейший бандит – 22 убийства и пожизненное лишение свободы.

А были ли те, кого вам стало жалко?

— Ну как вам сказать, здесь, на первой уголовной (ред. инстанции Мособлсуда), пожалуй, нет. Перед нами тут страшнейшие убийцы, либо сексуальные насильники … А вот в суде кассационной (сейчас это апелляция) инстанции сожаление и сочувствие у меня всегда вызывали лица, которые привлекались за превышение необходимой самообороны… Иногда это кончалось и отменой приговора нижестоящего суда с их реабилитацией.

Как вы считаете, не содержит ли современный судебный процесс много формальностей, например, когда подсудимые произносят последнее слово. Могут ли они реально повлиять на решение судьи, ведь все доказательства уже предъявлены и все доводы приведены?

— Ну, у меня были случаи, когда оно влияло на мое решение.  Было дело Оксаны Степкиной. Фабула такая: конфликт внутри семьи. У Степкиной были два приемных ребенка, а сама она связалась с колдунами и черной магией. И ей нагадали, что ее старшая приемная дочь, которой было всего 10 лет, хочет занять ее место. Она обвинила мужа в педофилии, пыталась его уничтожить средствами черной магии, а когда ничего не получилось, решила его заказать.

Найти киллера она попросила экстрасенса, который, узнав о ее планах, в ужасе побежал в полицию. И в итоге киллером была агент милиции. У меня было негативное отношение к ней до того, как она выступила с последним словом. И были большие сомнения в том, какое наказание я ей назначу… Но когда она в последнем слове еще раз очень эмоционально и убедительно рассказала, что муж ее жестоко избивал, еще раз описала все события, что с этого начались ее нелепые действия, завершившиеся преступлением, моя позиция изменилась, и я назначил ей наказание меньше, чем предполагал изначально.

Как вы относитесь к клеткам для подсудимых? В других странах Европы обвиняемые сидят рядом со своими адвокатами, а не за решетками…

— У нас в Мособлсуде сейчас нет клеток, только бронированные просторные помещения – аквариумы. Вообще клетки появились в России в середине 90-х годов прошлого века, после серии очень серьезных инцидентов в судах. В первую очередь это обусловлено мерами безопасности.

И еще о такой традиции судебного процесса: часто судьи зачитывают приговор по делу от нескольких часов до нескольких дней. Все это время они сами и публика в зале стоят. Не считаете ли вы, что проще было бы оглашать только водную и резолютивную части? А желающие могли бы сам ознакомиться с текстом?

— Читать приговоры – это очень тяжело, крайне выматывает. Мы часто разбиваем оглашение на несколько этапов: объявляем перерывы. Но пока закон другого не позволяет. Но допустим по экономическим делам в приговоре перечисляешь кучу платежных документов, бухгалтерских отчетностей. Это все не воспринимается на слух и превращается в нелепый обряд. Такой текст приговора нужно изучать с карандашом и материалами дела. Но закон предусматривает очень мало случаев, когда можно оглашать только вводную и резолютивную части, только делам, рассмотренным в закрытых заседаниях. Проблема есть, и она не разрешена…

ДОСЬЕ. Зимин Владимир

Родился в Самаре. Закончил юридический факультет МГУ с красным дипломом. После окончания института проходил службу в органах прокуратуры, следователь, старший следователь, следователь по особо важным делам, заместитель спецпрокурора Москвы, потом был назначен старшим прокурором центрального аппарата Генеральный прокуратуры. С 2000 года судья Московского областного суда.

http://www.firstnews.ru