Марта  28. По  снегу  и  слякоти  пешком  обегал  я  половину  города  почти  без  надобности.  На  перепутьи  зашел  в  гостиницу  Клея  и  нашел  там  только  что  приехавшего  из  Москвы  Григория  Галагана.  Он  передал  мне  письмо  Максимовича  с  его  стихами,  читанными  им  за  обедом  25  марта,  записку  на  получение  «Русской  беседы»  и  моего  в  Москве  обретшегося  «Еретика»,  т.е.  «Яна  Гуса»,  которого  я  считал  невозвратно  погибшим. 

В  3  часа  возвратился   я  домой  и  обнял  моего  задушевного  Семена  Артемовского.  А  через  полчаса  я  был  уже  в  его  доме,  как  в  своей  родной  хате.  Многое  и  многое  мы  вспомнили  и  переговорили.  Два  часа  мелькнули  быстрее  одной  минуты.  Я  расстался  с  моим  милым  Семеном,  и  в  6-ть  часов  вечера  вместе  с  Лазаревским  отправились  мы  к  графине  Н.И.  Толстой.

Сердечнее  и  радостнее  не  встречал  меня  никто  и  я  никого,  как  встретились  мы  с  моей  святой  заступницей  и  с  графом  Федором  Петровичем.  Эта  встреча  была  задушевнее  всякой  родственной  встречи.  Многое  мне  хотелось  пересказать  ей,  и  я  ничего  не  сказал.  В  другой  раз.  Бутылкой  шампанского  освятили  мы  свое  радостное  свидание  и  в  8  часов  расстались.

Вечер  провели  мы  у В.М.  Белозерского,  моего  соузника  и  соседа  по  каземату  в  1847  году.   У  него  встретил  я   моих  соизгнанников  оренбургских – Сераковского,  Станевича  и  Желяковского (Сову).  Радостная,  веселая  встреча.  После  сердечных  речей  и  милых  родных  песен  мы  расстались.

Марта  29.

В  10  часов  утра  явился  я  казанским  сиротой  к  правителю  канцелярии  обер-полицмейстера,  к  земляку  моему  И.Н. Мокрицкому.  Он  принял  меня  полуофициально,  полуфамильярно.  Старое  знакомство  сказалося  в  скобках.  В  заключение  он  мне  посоветовал  сбрить  бороду,  чтобы  не  произвести  неприятного  впечатления  на  его  патрона  графа  Шувалова,  к  которому  я  должен  явиться  как  главному  моему  надзирателю.

Марта  30.

Заказал  фотографический  портрет  в  шапке  и  тулупе  для  М. А.  Дороховой.  Искал  квартиру  Бабста  и  не  нашел.  Жаль.  Несмотря  на  возмутительную  погоду,  прошел  на  Васильевский  остров,  зашел к  художнику  Лаврову  и  от  него  узнал  о  смерти  Павла  Петровского.  Отвратительная  новость.  Бедная  старуха  мать,  она  не  переживет  этой  страшной  новости.

Вечером  графиня Настасья  Ивановна  представила  меня  своим  знакомым,  собравшимся  у  нее  в  этот  вечер  порядочной  толпою.  Они  приветствовали  меня  как  давно  ожидаемого  и  дорогого  гостя.  Спасибо  им.  Боюся,  как  бы  мне  не  сделаться  модной  фигурой  в  Питере.  А  на  то  похоже. 

Марта  31.

С  художником   Лукашевичем  был  в  Эрмитаже.  Новое  здание  Эрмитажа  показалось  мне   не  таким,  как  я  его  воображал.  Блеск  и  роскошь,  а  изящества  мало.  И  в  этом  великолепном  храме  искусств  сильно  напечаталось  тяжелое  казарменное  лоно  неудобозабываемого  дрессированного  медведя.      В  три  часа  возвратился  домой  и  под  влиянием  виденного  привел  себя  в  горизонтальное  положение,   как  вошел  ко  мне    мой  старый,  незабытый,  но  из  виду  потерянный   знакомый  и  щирый  земляк  Л.Н.  Дзюбин.  Вспомнили  старину  и  отправилися  в  отель  «Париж»  обедать.

Апрель  2.

В  первом  часу  Сошальский  повез  меня  к  землячке   Ю.В.  Смирновой.  Я  знал  ее  наивной,  милой  институткой  в  1845  году.  А  теперь  черт  знает  что.  Претензия  на  барыню,  а  в  самом  деле  и  на  порядочную  горничную  не  похожа.  От  Смирновой  заехали  к  Градовичу.  Тоже  старый  знакомый.  От  Градовича  зашел  я  уже    без  Сошальского  в  Палкин  трактир,  пообедал  и  отправился  домой. Вечером  в  цирке-театре  смотрел  и  слушал  «Бронзового  коня».  Великолепная  постановка  и  больше  ничего.  Один  старик  Петров  и  Семен  со  славою  поддержали  «Бронзового  коня».  А  прочее  чепуха.

  Апреля  4.

Каменецкий  сообщил  мне  все  мои  сочинения,  переписанные  Кулишем,  кроме  «Еретика».  Нужно  будет  сделать  выбор  и  приступить  к  изданию.  Но  как  мне  приступить  к  цензуре?  В  3  часа  пообедал  с  Дзюбиным,  тоже  не  совсем  умеренно,  и  вечер  провел  у  Семена.

Апреля  8.

Воспользовавшись  хорошею  погодою,   пустился  я  пешком  в  Семеновский  полк  искать  квартиру  Олейникова.  Квартиру  нашел,  а  хозяина  не  нашел  и  прошел  в  Бассейную  к  Кокореву.  И  сего  откупщика-литератора  не  нашел  дома.  По  дороге  зашел  на  Литейную  к  Василию  Лазаревскому,  отдохнул  немного  и  пустился  пешком  же   в  Большую  Подъяческую  к  Семену  обедать.  После  обеда  вышли  на  улицу  и  случайно  зашли  к  бедному  бесталанному  генералу  Корбе.  Плачет,  бедный,  не  о  том,  что  из  службы  выгнали,  а  о  том,  что  Станислава  не  дали.  Бедный,  несчастный  человек!

Вечером  зашел  к  Кроневичу,  к  моему  соизгнаннику,  и  между  многими  поляками  встретил  у  него  и  людей  русских,  между  которыми  и  две  знаменитости:  графа  Толстого,  автора  солдатской    севастопольской  песни,  и  защитника  Севастополя  генерала  Хрулева.  Последняя  знаменитость  мне  показалась  приборканою.

 Апреля  11.

Поручил  Каменецкому  хлопотать  в  цензурном  комитете  о  дозволении  напечатать  «Кобзаря»   и  «Гайдамаки»  под  фирмою  «Поззия  Т.  Ш».  Что  из  этого  будет?  Зашел  по  пути  к  певцу-актеру  Петрову.  Он  только  потолстел,  а  она,  увы!  Из  миленькой  Анны  Яковлевны  сделалась  почтенная,  но  все-таки  милая  старушка.  Непрочный  пол!  Забежал  к  Семену,  выпил  рюмку  водки  и  пошел  к  Корбе  обедать.  Скучно  и  грязно,  как  у  старого  холостяка,  и  вдобавок    у  военного.  Вечером  у  Белозерского  слушал  новую  драму  Желяновского (Совы)  и  с  успехом  доказал  Сераковскому,  что  Некрасов  не  только  не  поэт,  но  даже  стихотворец  аляповатый.

Апреля  17.

Н.Д.  Старов  прислал  М.  Лазаревскому  написанное  слово,  сказанное  им  в  честь  мою  на  обеде  у  графини  Н. И. Толстой.  Как  вещь  дорогую  для  меня  заношу  его  в  мой  журнал.

«Признательное  слово  Т.Г.  Шевченку.    Несчастие   Шевченка  кончилось,  а  вместе  с  тем  уничтожилась  одна  из  вопиющих  несправедливостей.    Мы  не  нарушим  скромности  тех,  чье  участие  способствовало  этому  добру  и  приобрело  благодарность  всех,  сочувствующих  достоинству  блага…Мы  скажем,  что  нам  отрадно  видеть  Шевченка,  который  среди  ужасных,  убийственных  обстоятельств,  в  мрачных  стенах  казармы  смердячои – не  ослабел  духом,  не  отдался  отчаянию,  но  сохранил  любовь  к  своей  тяжелой  доле,  потому  что  она  благородна.  Здесь  великий  пример  всем  современным  нашим  художникам  и  поэтам,  и  уже  это  достойно  обессмертить  его! Позвольте  же  предложить  тост  признательности  за  Шевченка,  который  своими  страданиями  поддержал  то  святое  верование,  что  истинно  нравственную  природу  человека  не  в  силах  подавить  никакие  обстоятельства! Н.  Старов,  12   апреля, 1958»

Апреля  18

Получил   милейшее  письмо  от  милейшего  Сергея  Тимофеевича  Аксакова,  на  которое  буду  отвечать  завтра, — сегодня  я  увлекся  своею  «Лунатикою».  Если  бы  не  помешал  обязательный  Сошальский,  то  я  кончил  бы  «Лунатику».  Но,  увы,  нужно  было  оставить  невещественное  слово  и  приняться  за  вещественное  дело,  т.е.  за  увесистый  обед.

     Вечером  с  тем  же  обязательным  Сошальским  поехали  мы  к  милой  и  талантливо-голосистой  певице  мадмуазель  Грубнер.  Там  встретился  я  с  Бенедиктовым,  Даргомыжским  и  с  архитектором  Кузьминым,  старым  и  хорошим  знакомым.  Музыкальное  наслаждение  заключилось  смешным  и  приторным  мяуканьем  Даргомыжского.  Точно  мышонок    в  когтях  кота.  А  ему  аплодируют.  Странные  люди  эти  меломаны.  А  еще  страннее  такой  певец,  как  Даргомыжский.

Мая  3.

«…В  Эрмитаже  встретился  и  познакомился  с  знаменитым  гравером  Иорданом.  Он  слышал  о  моем  намерении  заняться  акватинтой  и  предложил  мне  свои  услуги  в  этом  новом  для  меня  деле.  Обрадованный    его  милым,  искренним  предложением,  я  обошел  два  раза    все  залы  с  целью  выбрать  картину  для  первой  пробы  избранного  мною  искусства.  После  внимательного  обозрения  остановился  я на  эскизе  Мурильо  «Святое  семейство».  Наивное,  милое  сочинение.  Я  не  видел  картины  этого  содержания,  которой  бы  так  шло  это  название,  как  гениальному  эскизу  Мурильо.  Итак,  с  Божиею и с  Иордановою  помощью  принимаюсь  за  опыты,  а  потом  и  за  Мурильо.

В  4  часа  оставил  я  Эрмитаж  и  зашел  на  выставку  цветов.  Волшебный  переход!   В  продолжение  нескольких  часов  внимательного  созерцания  произведений  великих  мастеров  я  утомился,  отяжелел  духом,  и  вдруг  живая,  светлая  прелесть  природы  и  искусства  благотворно  охватывает  меня  и  обновляет.  Разнообразная  зелень,  массы  свежих  роскошных  цветов,  музыка  и  в  довершение  очарования – толпы  прекрасных,  молодых  и  свежих,  как  цветы,  женщин.  Я  обещался  в  5  часов  обедать  у  Уваровых,  и  пробыл  в  этом  раю  до  6  часов.  О,  столица!

 Мая  4.

Был  у  Ф.Й.  Иордана.  Какой  обязательный,  милый  человек,  что  между  граверами  большая  редкость.  Он  мне  показывал  в  продолжение  часа  все  новейшие  приемы  гравюры  акваинты,  изъявил  готовность  помогать  мне   всем,  что  от  него  будет  зависеть.  Я  расстался  с  ним  вполовину  будущим  гравером…

Мая  5.

В  Эрмитаже  встретил  товарища  по  Академии  Михайлова,  бывшего  фаворита  К.П.  Брюллова.  Обойдя  картинную  и  античную  галерею,  зашли  мы  в  «Лондон»  позавтракать.   До  выезда  своего  из  Рима  в  Мадрид  Михайлов  часто  виделся   с  К.П.  Брюлловым  в  Риме.  И  рассказал  про  его  изумительное,  неслыханное  скаредничество.  Великий  Брюллов  великого  Рембранта  перещеголял  в  этом  таинственном  искусстве.  Расставшись  с  Михайловым,  пошел  я  обедать  к  Лукашевичу.  Тоже  ученик  и  любимец   великого  Брюллова.  Лукашевич  повторил  мне  слова  Михайлова  с  вариациями.  Кроме  нравственного  бессилия,  нечем  растолковать  подобное  явление…

Мая  10.

Начал  работать  в  Эрмитаже.  В  добрый  час  сказать,  в  худой  помолчать.  Во  втором  часу  пошел  на  Английскую  набережную  проводить  Сухомлинова  за  границу.  Простившись  с  Сухомлиновым,  зашел  к  Н.И.  Петрову.  У  него  случился  билет  для  входа  в  Исакиевский  собор,  и  мы  отправились,  и  нас  не  впустили,  потому  что  билет  подписан   Васильчиковым,  а  не  Гурьевым.  Китайский  резон.

Мая  12

Проводил  Грицько  Галагана  в  Малороссию  и  пошел  к  графине  Настасье  Ивановне   с  целью  устроить  себе  постоянную  квартиру  в  Академии.  Она  обещает.  И  я  верю  ее  обещанию.  Расставшись  с  Настасьей  Ивановной,  зашел  ненадолго  к  художнику  Микешину  и  потом  к  Глебовскому.  Счастливые  юноши  и  пока  счастливые  художники.

Мая  14.

Дни  нечаянных  встреч.  Третьего  дня  с  Лапой,   вчера  с  Гроциной,  а  сегодня  прихожу  к  графине  Настасии  Ивановне  обедать  и  встречаюсь  с  моим  единым,  моим  незабвенным  другом  М.С.  Щепкиным.  Он  приехал  сюда  по  случаю  юбилея  Гедеонова  и,  не  зная  моего  адреса,  искал  меня  в  Академии  и  зашел  к  графине,  зная,   что  я  там  бываю.  Догадливый  мой  великий  друг.

      После  обеда  графиня  со  всем  семейством  и  мы  с  нею  отправились  к  адмиралу  А.В.  Голенищеву.  Старик  был  в  восторге  от  неожиданных  гостей. Тут  же  встретил  я    и  познакомился  с  декабристом  бароном  Штенгелем,  с  тобольским  другом Лазареского.

Мая  18.

Очаровательная  Александра  Ивановна   Артемовская  сегодня  именинница.  М.  Лазаревский  купил  для  нее  роскошный  букет  цветов,  и  я  отнес  ей  и  преподнес.  И  я  в  барышах,  и  она  не  вправе  сказать,  что  я  поздравил  ее  с  пустыми  руками.  И  вежливо,  и  дешево.

Отобедав  у  именинницы,  я  с  Лазаревским  вскоре  отправились  к  графине  Настасье  Ивановне  и  нашли  там  М.С.  Щепкина.  Великий  друг  мой  по  просьбе  графини  прочитал  монолог  «Скупого  рыцаря»  Пушкина,  «Фейерверк»  и  рассказ  охотника  из  комедии  Ильина. 

И  прочитал  так,  что  слушатели  видели  перед  собою  юношу  пламенного,  а  не  70-летнего  старика  Щепкина.  Гениальный  актер  и  удивительный  старик.  По  обещанию  и  я  с  горем  пополам  прочитал  им  свои  «Неофиты».  Не  знаю,  насколько  они  меня  поняли.  По  крайней  мере,  внимательно  слушали.

Мая  19.

В  12  часов  проводил  моего  великого  друга  М.С.  Щепкина  на  Московскую  железную  дорогу.  На  Михайловском  театре  смотрел  Садовского  в  роли  Расплюева («Свадьба  Кречинского»).  После  Щепкина  я  не  знаю  лучшего  комика.  Самойлов  далеко  уступает  Садовскому.  Г.  Снеткова  2-я  просто  кукла.  Как  бы  хороша  была  в  этой  роли  моя  незабвенная  Пиунова.   

 (Тарас  Шевченко.  Зібрання  творів. Щоденник) 

 Читал классика Николай Зубашенко