Февраля  25.       В  7-мь  часов  утра  получил  письмо  Лазаревского.  Он  пишнт,  что  мне  дозволено  приехать  и  жить    Петербурге.  Лучшего  поздравления  с  днем  ангела  нельзя  желать.

В  три  часа  собрались  к  обеду  Н. Брылкин,  П.  Брылкин,  Грас,  Лапа,  Кудлай,  Кодинский,  Фрейлих,  Климовский,  Владимиров,  Попов,  Товбич.  За  обедом  было  и  шумно,  и  весело,  и  изящно,  потому  что  компания  была  единодушна,   проста  и  в  высокой  степени  благородна.  За  шампанским  я  сказал  спич:  сначала  поблагодарил  гостей  своих  за  сделанную  мне  честь  и  в  заключение  прибавил,  что  я  не  буду  на  Бога  в  претензии,  если  буду  встречать    всюду  таких  добрых  людей,  как  они,  теперь  сущие  со  мною,  и  что  память  о  них  навсегда  сохраню  я  в  моем  сердце.

Праздник  мой  совершился  в  квартире  добрейшего  К. Шрейдерса.  Вечером  пошел  я  проводить  отъезжающего  в  Петербург  Климовского,  с  которым  предполагал  и  сам  отправиться  в  гости  к  М.С.  Щепкину,  но  письмо  Лазаревского  меня  вовремя  остановило.

        Марта  1

На  имя  здешнего  губернатора  от  министра  внутренних  дел  получена  бумага  о  дозволении  проживать  мне  в  Петербурге,  но  все  еще  под  надзором  полиции.  Это  работа  старого  распутного  японца  Адлерберга.

    Марта  3.

 Давно  ожидаемую  книгу  «Детство  Багрова  внука»  сегодня  получил  с  самою  лестною  надписью  сочинителя.  Книга  была  послана  из  Москвы  7  февраля  и  пролежала  до  сегодня  у  сухого  Даля.  Могла  бы  и  навсегда  остаться  у  него,  если  бы  я  сегодня  случайно  не  зашел  к  нему  и  не  увидел  ее.  Он  извиняется  рассеяностью  и  делами.  Чем  хочешь  извиняйся,  а  все-таки  ты  сухой  немец  и  большой  руки  дрянь.  И  что  вздумалося  Сергею  Тимофеевичу  делать  моим  комиссионером  Даля?  Тогда  как  ему  мой  адрес  известен.  Не  думал  ли  он  через  это  познакомить  меня  с  ним?  Добрейший  Сергей  Тимофеевич!

Марта  4.

В  ожидании  Овсянникова  и  полицейского  пропуска  в  Питер  принялся  переписывать  «Видьму»  для  печати.  Нашел  много  длинного  и  недоделанного.  И,  слава  Богу,  работа  сократит  длинные  дни  ожидания.

   Марта  6. 

 Я  слишком  плотно  принялся  за  свою  «Видьму»,  так  плотно,  что  сегодня  кончил,  а  работы  было  порядочно,  и,  кажется,  порядочно  кончил.  Переписал  и  слегка  поправил  «Лилею»  и  «Русалку».  Как-то  примут  земляки  мою  невольническую  музу?

Часов  в  9  вечера  явился  ко  мне  жандармский  унтер-офицер  и  предложил  довезти  меня  за  10  рублей  до  Москвы.  Сердечно  благодарен  за  предложение.  Он  отвозил  в  Вятку  какого-то  непокорного  отцу  своему  капитана  Шлипенбаха.  И  на  обратном  пути  искал  себе  попутчика  и  нашел  меня  в  Нижнем.  Еще  раз  спасибо  ему.

     Марта  10. 

В  три  часа  пополудни  8  марта  оставил  Нижний  на  санях,  а  во  Владимир  приехал  9-го  ночью  на  телеге.  Кроме  этого  весьма  обыкновенного  явления  в  настоящее  время  года,  ничего  особенного  не  случилось,  кроме  легкого  воспаления  в  левом  глазе  и  зуда  на  лбу.  Во  Владимире  я  взял  розовой  воды  и  думал  все  покончить  этим  ароматическим  медикаментом.  А  вышло  не  так,  как  думал.

В  11  часов  вечера  приехал  в  Москву.   Взял  номер  за  рубль  серебра  в  сутки  в  каком-то  великолепном  отеле.  И  едва  мог  добиться  чаю,  потому  что  уже  было  поздно.  О,  Москва!  О  караван-сарай!  Под  громкою  фирмою – отель.  Да  еще  и  со  швейцаром.

 Марта  11.

 В  7   часов  утра  оставил  я  караван-сарай  со  швейцаром  и  пустился  отыскивать  своего  друга  М.С.  Щепкина.  Нашел  его  у  старого  Пимена  в  доме  Щепотьевой  и  у  него  поселился,  и,  кажется,  надолго,  потому  что  глаз  мой  распух  и  покраснел,  а  на  лбу  образовалося  несколько  групп  прыщей.  Облобызав  моего  великого  друга,  отправился  к  доктору   Ван-Путерену,  моему  нижегородскому  знакомому.  Он  прописал  мне  английскую  соль,  зеленый  пластырь,  диету  и,  по  крайней  мере,  неделю  не  выходить  на  улицу.  Вот  тебе  и  столица!  Сиди  да  смотри  в  окно  на  старого  безобразного  Пимена.

Марта  18.

 Кончил  переписывание  или  процеживание  своей  поэзии  за  1847  год.  Жаль,  что  не  с  кем  толково  прочитать.  Михайло  Семенович  в  этом  деле  мне  не  судья.   Он  слишком  увлекается.  Максимович – тот  просто  благовеет  перед  моим  стихом.  Бодянский  тоже.  Нужно  будет  подождать  Кулиша.  Он  хотя  и  жестко,  но  иногда  скажет  правду,  зато  ему  не  говори  правды,  если  хочешь  сохранить  с  ним  добрые  отношения. В  первом  часу  поехали  мы  с  Михайлом  Семеновичем  в  город.  Заехали  к  Максимовичу.  Вечером  был  у  О.М.  Бодянского.  Наговорились  досыта  о  славянах  вообще  и  о  земляках  в  особенности…

Марта  19.

В  10  часов  утра  вышли  мы  с  Михайлом  Семеновичем  из  дому  и,  несмотря  на  воду  и  грязь  под  ногами,  обходили  пешком  по  крайней  мере  четверть  Москвы.  Я  не  видел  Кремля  с  1845  года.  Казармовидный  дворец  его  много  обезобразил,  но  он  все-таки  оригинально  прекрасен.  Храм  Спаса  вообще,  а  главный  купол  в  особенности  безобразен.  Крайне  неудачное  громадное  произведение.  Точно  толстая  купчиха  в  золотом  повойнике  остановилась  напоказ  среди  белокаменной.  Из  Кремля  прошли  мы  на  Большую  Дмитровку,  зашли  к  Елене  Константиновне  Станкевич,  моей  старой  знакомой,  напилися  чаю,  отдохнули  и  пошли  в  книжный  магазин  Н.  М.  Щепкина.  Из  магазина  возвратились  опять  к  Станкевич,  где  я  встретил  еще  одну  мою  старую  знакомую  Олимпиаду  Ивановну  Миницкую.  Пообедали  у  Станкевич  и  в  6  часов  вечера  благополучно  пешком  же  возвратилися  восвояси,  дивяся  бывшему.

Марта  21. 

В  10  часов  утра  не  пешком,  а  в  пролетке  пустились  мы  с  Михайлом  Семеновичем  Москву  созерцать.  По  дороге  заехали  к  сыну  его  Николаю.  Выпили  по  стакану  чаю  и  потягли  далее.  Заехали  также  по  дороге  к  Кетчеру,  встретили  там  Бабста.  Кетчер  подарил  мне  все  издания  своей  компании,  кроме  своего  перевода  Шекспира – он  еще  в  типографии.  А  Бабст  подарил  свою  речь  о  умножении  народного  капитала,  издание  той  же  компании.  Выпили  у  Кетчера  по  рюмке  сливянки  и  поехали  к  Якушину…

Вечер  провел  у  своей  милой  землячки  М.В.  Максимович.  И,  несмотря  на  Страстную  пятницу,  она,  милая,  весь  вечер  пела  для  меня  наши  родные  задушевные  песни.  И  пела  так  сердечно,  прекрасно,  что  я  вообразил  себя  на  берегах  широкого  Днепра.  Восхитительные  песни!  Очаровательная  певица!

       Марта  22.

 Радостнейший  из  радостных  дней.  Сегодня  я  видел  человека,  которого  не  надеялся  увидеть  в  теперешнее  мое  пребывание  в  Москве.  Человек  этот – Сергей  Тимофеевич  Аксаков.  Какая  прекрасная,  благородная  старческая  наружность!  Он  нездоров  и  никого  не  принимает.  Поехали  мы  с  Михайлой  Семеновичем  сегодня  поклониться  его  семейству.  Он  узнал  о нашем  присутствии  в  своем  доме  и,  вопреки  заповеди  доктора,  просил  нас  к  себе.  Свидание  наше  длилось  несколько  минут.  Но  эти  несколько  минут  сделали  меня  счастливым  на  целый  день  и  навсегда  останутся    в  кругу  моих  самых  светлых  воспоминаний.

Марта  24. 

Еще  раз  виделся  с  Сергеем  Тимофеевичем   Аксаковым  и  его  симпатическим   семейством  и  еще  раз  счастлив.  Очаровательный  старец!  Он  приглашает  меня  к  себе  в  деревню  на  лето,  и  я,  кажется,  не  устою  против  такого  искушения.  Разве  попечительская  полиция  воспрепятствует. От  Аксаковых  заехали  к  В.Н.  Репниной.  А  от  нее  к  актеру  Шумскому.  Вкусили  священной  пасхи  с  вестфальской  колбасой  и  поехали  к  Станиковичам…

В  8  часов  вечера  отправились  к  купцу  Варенцову,  музыканту  и  любителю  искусств.  Тут  встретился  я   с  некоторыми  московскими  художниками  и  музыкантами  и,  послушавши  Моцарта,  Бетховена  и  других  великих  представителей  слышимой  гармонии,  в  11  часов  удалились  восвояси,  дивяся  бывшему.

    Марта  25.

 Многоуважаемый  М.А.  Максимович  задал  мне  обед,  на  который  пригласил,  между  прочим,  и  ветхих  деньгами  товарищей  своих  Погодина  и  Шевырева.  Погодин  еще  не  так  стар,  как  я  его  воображал  себе,   Шевырев  старше  и,  несмотря  на  седенькую  свою  благопристойную  физиономию,  почтение  к  себе  не  внушает.  Сладкий  до  тошноты   старичок.  В  конце  обеда  амфитрион  прочел  в  честь  мою  стих  собственного  сочинения. 

А  после  обеда  милейшая  хозяйка  пропела  несколько  малороссийских  песен,  и  восхищенные  гости  разошлись  кто  куда,  а  я  заехал  к  Сергею  Тимофеевичу  Аксакову  с  намерением    проститься.    Он  спал,  и  я  не  имел  счастья  облобызать  его  седую  прекрасную  голову.  До  9  часов  пробыл  я  у  Аксаковых  и  с  наслаждением  слушал  мои  родные  песни,  петые  Надеждой  Сергеевной.  Все  семейство  Аксаковых  непритворно  сердечно  сочувствует  Малороссии  и  ее  песням  и  вообще  ее  поэзии. 

В  9  часов  с  Иваном  и  Константином    Аксаковыми  поехал  я  к  Кошелеву,  где  встретился  и  познакомился   с  Хомяковым  и  со  стариком  декабристом  кн.  Волконским.   Кротко,  без  малейшей  желчи  рассказал  он  мне  некоторые  эпизоды  из  своей  30-тилетней  ссылки  и  в  заключение  прибавил,  что  те  из  его  товарищей,  которые  были  заточены  поодиночке,  все  перемерли,  а  те,  которые  томились  по  несколько  вместе,  пережили  свое  испытание,  в  том  числе  и  он.

Марта  26.

В  9-ть  часов  утра  расстался  я   с  Михайлом  Семеновичем  Щепкиным  и  с  его  семейством.  Он  уехал  в  Ярославль,  я,  забравши  свою  мизерию,  поехал  к  железной  дороге.  И  в  2  часа,  закупореный  в  вагоне,  оставил  я  гостеприимную  Москву.  В  Москве  более  всего  радовало  меня  то,  что  я  встретил  в  просвещенных  москвичах  самое  теплое  радушие  лично  ко  мне  и  непритворное  сочувствие  к  моей  поэзии.    Особенно  в  семействе  С.Т.  Аксакова.

Марта  27.

В  8  часов  вечера   громоносный  локомотив  свистнул   и  остановился   в  Петербурге.  В  9  часов  я  был  уже  в  квартире  моего  искреннейшего  друга  М.М.  Лазаревского.

(Тарас  Шевченко.  Зібрання  творів. Щоденник) 

  Читал классика Николай Зубашенко                  

Фото:clubs.ya.ru