Исход войны России против Украины определит будущее всей Европы и развитие российского государства. Об этом говорят западные политики, политологи и публицисты. Согласны с этим и представители российской оппозиции. О том, что происходит с Россией сегодня и есть ли у нее будущее, мы говорили с известным российским писателем, литературоведом, радио- и телеведущим Виктором Ерофеевым. 

— Президент США Рональд Рейган в 80-х годах прошлого столетия назвал СССР «империей зла», настаивая на принципиальной аморальности советского режима. Несмотря на то, что после распада СССР у России были предпосылки европейского развития, сейчас, похоже, это — «империя зла». Вы согласны с этим?

— Понятие «империя зла» связано с моралью, которая не поддерживается христианством. С точки зрения того распада, который сейчас происходит в России, это даже злом не назовешь. Скорее это такая форма выживания государственности, неудачная форма, с ней ничего не получится. Но государство не считает, что это зло. Потому что если оно пойдёт каким-то другим моральным путем, то оно просто распадётся и разрушится само по себе.

Посмотрите, когда был выбор между модернизацией и мобилизацией, я бы сказал, что это более точное определение, была выбрана не модернизация, а мобилизация. Выбрана от бессилия. Мы не догнали Португалию по уровню жизни (прим. ред.: в 1999 г. Путин сформулировал свой главный принцип: развитие России должно быть прорывным, страна должна догнать Португалию по ВВП на душу населения). Можно ли назвать импотента человеком зла? Нельзя. Можно сказать, что это – болезнь, такое вот несчастье. Поэтому я бы не стал называть Россию «империей зла».

Россия – «империя бессилия», а когда человек бессилен, он, естественно, может позволить себе какие-то действия, которые не входят в понятие морального какого-то обеспечения человеческой природы. Это, конечно, «бессильная империя». И мы это видим сейчас на примере войны: воевать не получается, если уже так говорить, всё рушится.

Виктор Ерофеев / Э. Блажевич/LRT фото

— Виктор Владимирович, в своем выступлении на Антивоенной Конференции вы сравнили нынешнюю Россию с Владимирским централом, с печально известной тюрьмой. Помните, в советские годы западные радиостанции, вещавшие на русском языке, называли СССР «тюрьмой народов».

— «Тюрьма народов» — это ещё российские либеральные дореволюционные писатели так называли Российскую империю, и Ленин в том числе, «писатель» в каком-то смысле… Вон, сколько томов написал… «Тюрьма народов» … В общем, да, в конечном счёте так и получается… Думаю, что все с удовольствием бы из этой тюрьмы вышли, но, видите, не получается. Потому что, как полагается в тюрьме, есть страх, есть карцеры, есть мучение, есть пытки и всё прочее.

И, опять-таки, думаю, что вся аналогия в данном случае немножко будет хромать. Мы — не тюрьма народов, мы абсолютно точно не связываем тюрьмой друг друга, мы связываем друг друга именно каким-то патологическим состоянием отказа от человеческого достоинства. Это — обрезание человеческого достоинства. И это делалось в России еще до революции. Поэтому «Революция достоинства» в Украине — это действительно вызов. Потому что понятия достоинства в России не было ни в дворянской среде, ни в либеральной, ни в какой. Поэтому, когда что-то происходит, то мы общаемся по принципу «ты – дурак, и я — дурак», «ты – бессовестный, и я – бессовестный».

Если Россия — это «тюрьма народов», можно и так назвать, но, скорее всего, это — отсутствие человеческого достоинства, даже больше, чем совести, просто достоинства. Можно сказать, что это отсутствие достоинства и формулирует то самое состояние, в котором сегодня находится Россия. И совершенно естественно, что будущее России будет напоминать Африку после ухода колониализма. Потому что русский колониализм — не подарок, но когда он отойдёт в сторону, пропадёт понятие «тюрьмы и сумы», и начнётся такая вот Африка… В общем, мы получим такую «Евразию Африки».

— Неужели ничего нельзя сделать? Как остановить войну? Как повлиять на умы тех, кто идёт на убой, когда мобилизованные и их родственники возмущаются, что нет обмундирования, но не возмущаются, что это – чудовищная и преступная война?

— Но мы же имеем дело с той ментальностью, у которой есть свои особые формы выживания и свои формы умирания. Тут есть вопросы, которые на самом деле связаны с какой-то особенной русской чувствительностью по отношению к смерти: ведь не каждую армию можно было пускать на убой, как это было, скажем, под Ржевом с 1941 по 1942 г. (прим.ред.: кровопролитные бои между советские и немецкими войсками во время Второй мировой войны), то есть отношения к смерти, она мучительна, как у каждого живого существа, но, тем не менее, если сравнить французскую или английскую смерть с русской смертью, то мы увидим, что есть большая разница.

Поэтому, когда власть посылает, делегируют человека на фронт, то, соответственно, оказывается, что власть в какой-то степени, и это парадоксально, сильнее смерти. Если бы у человека было более стойкое противостояние смерти, наверное, из России убежало бы не 700 000 человек, а намного больше. И тогда вся мобилизация была бы сорвана. Согласитесь, это довольно уникальная ситуация, что существует большое количество людей, которые боятся власти больше, чем смерти.

LRT.lt

Виктор Ерофеев / Э. Блажевич/LRT фото