3 января 1947 года министр государственной безопасности СССР генерал-полковник Виктор Абакумов направил на имя Сталина документ за № 082/А: «Представляю при этом справку о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 года разговоре Гордова со своей женой и справку о состоявшемся 28 декабря разговоре Гордова с Рыбальченко. Из этих материалов видно, что Гордов и Рыбальченко являются явными врагами Советской власти. Счел необходимым еще раз просить Вашего разрешения арестовать Гордова и Рыбальченко».   На документе есть резолюция Абакумова, сделанная в тот же день: «Тов. Сталин предложил пока арестовать Рыбальченко».  

Генерал-майор Филипп Рыбальченко, начальник штаба Приволжского военного округа, был арестован 4 января 1947 года. Его допрашивали по 9–12 часов подряд с применением пыток, 9 января он сломался. 12 января люди Абакумова взяли уже генерал-полковника Василия Гордова, его тоже пытали…

Судили их 24 августа 1950 года, вместе с ними по тому же делу проходил и бывший Маршал Советского Союза Григорий Кулик: всех обвинили в измене Родине, «злобной клевете» на советский строй, попытке реставрации капитализма, создании заговорщической группы и вынашивании террористических планов. Гордова и Кулика расстреляли в тот же день, Рыбальченко – на следующий.  

Немного о главном персонаже. Генерал Гордов участвовал в Первой мировой, Гражданской и советско-финской войнах. В июне-июле 1941 года – начальник штаба 21-й армии, в июле–августе 1942 года – командующий Сталинградским фронтом (прообраз генерала Горлова в пьесе А. Корнейчука «Фронт»), снят с понижением – до марта 1944 года командовал 33-й армией. Затем командующий 3-й гвардейской армией, в апреле 1945-го ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Короткое время Гордов командовал войсками Приволжского военного округа, но в ноябре 1946 года уволен в отставку, формально по болезни. Если верить ряду свидетельств, Гордов был классическим военачальником «жуковского типа».  

Как утверждал доклад комиссии ГКО, расследовавшей причины провала наступлений на Оршу в конце 1943 – начале 1944 года, «управление со стороны Гордова сводилось к ругани и оскорблениям. Гордов часто прибегал по отношению к своим подчиненным к угрозам расстрела… Гордов преступно нарушил приказ Ставки о запрещении прибегать к расстрелам командиров без суда и следствия».

«Лучше нам быть сегодня убитыми, чем не выполнить задачу», – это фраза из типового приказа генерала Гордова.   Наступление он вел чисто «по-жуковски»: «Нигде так плохо не был организован бой, как в армии Гордова. Вместо тщательной подготовки операции и организации боя, вместо правильного использования артиллерии Гордов стремился пробить оборону противника живой силой. Об этом свидетельствуют потери, понесенные армией. Общее количество потерь, понесенных 33-й армией, составляет свыше 50% от потерь всего фронта.  …

Гордов весь офицерский состав дивизии и корпуса направлял в цепь. …За последние полгода в 33-й армии под командованием Гордова убито и ранено 4 командира дивизии, 8 заместителей командиров дивизий и начальников штабов дивизий, 38 командиров полков и их заместителей и 174 командира батальона».  

Но за такие «мелочи» Верховный своих военачальников не карал: они все так воевали. Посему указано Гордова «предупредить, что при повторении ошибок, допущенных им в 33-й армии, он будет снижен в звании и должности».   Долго было загадкой, чем та прослушка так взбесила «корифея всех наук», пока в 1992 году папку с ней не обнаружили в архиве КГБ эксперты Конституционного суда и сотрудники «Мемориала» Арсений Рогинский, Никита Охотин и Никита Петров

Итак, 28 декабря 1946 года оперативной техникой зафиксирован такой разговор Гордова с Рыбальченко:  

«Р. – Вот жизнь настала – ложись и умирай! Не дай бог еще неурожай будет.

Г. – А откуда урожай – нужно же посеять для этого.

Р. – Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал проездом, неужели он в окно не смотрел. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят <…> что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. <…> Министров столько насажали, аппараты раздули. Как раньше было – поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело, – так и сейчас! Теперь о выборах опять трепотня началась

Г. – Ты где будешь выбирать?

Р. – А я ни х… выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. <…> Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?

Г. – Он все видит, все знает.

Р. – Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! <…> Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.

Г. – Безусловно.

Р. – О том, что война будет, все говорят. <…> Как наш престиж падает, жутко просто! <…> За Советским Союзом никто не пойдет… <…> В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала. <…> Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца. <…> Думают, Сталин кончится – и колхозы кончатся… <…>

Г. – Ах, е… м… что ты можешь еще сказать?!

Р. – Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.

Г. – Едят кошек, собак, крыс. <…>

Р. – Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.

Г. – Но народ молчит, боится.

Р. – И никаких перспектив, полная изоляция.

Г. – Никаких. <…> Ни х… все пошло насмарку!

Р. – Да, не вышло ничего.

Г. – Вышло бы, если все это своевременно сделать. Нам нужно было иметь настоящую демократию.

Р. – Именно, чистую, настоящую демократию, чтобы постепенно все это делать. А то все разрушается, все смешалось – земля, лошади, люди. Что мы сейчас имеем? Ни земли, ни школ, ни армии, ничего нет <…>».  

А вот запись разговора Гордова уже с женой, Татьяной Владимировной: оперативники Абакумова сделали ее 31 декабря 1946 года, буквально в постели супругов!  

«Г. – Я хочу умереть. Чтобы ни тебе, никому не быть в тягость.

Т.В. – Ты не умирать должен, а добиться своего и мстить этим подлецам!

Г. – Чем?

Т.В. – Чем угодно.

Г. – Ни тебе, ни мне это невыгодно.

Т.В. – Выгодно. Мы не знаем, что будет через год. Может быть, то, что делается, все к лучшему.

Г. – Тебе невыгодно, чтобы ты была со мной.

Т.В. – Что ты обо мне беспокоишься? Эх, Василий, слабый ты человек!

Г. – Я очень много думал, что мне делать сейчас. Вот когда все эти неурядицы кончатся, что мне делать? Ты знаешь, что меня переворачивает? То, что я перестал быть владыкой.

Т.В. – Я знаю, плюнь ты на это дело! Лишь бы тебя Сталин принял.

Г. – Угу. А с другой стороны, ведь он все погубил. <…> А почему я должен идти к Сталину и унижаться перед…. (далее следуют оскорбительные и похабные выражения по адресу товарища Сталина).

Т.В. – Я уверена, что он просидит еще только год.

Г. – Я говорю, каким он был (оскорбительное выражение), когда вызвал меня для назначения… (оскорбительное выражение), плачет, сидит жалкий такой. И пойду я к нему теперь? <…> Я же видеть его не могу, дышать с ним одним воздухом не могу! Это (похабное выражение), которая разорила все! Ну как же так?! А ты меня толкаешь, говоришь, иди к Сталину. А чего я пойду? Чтобы сказать ему, что я сморчок перед тобой? Что я хочу служить твоему подлому делу, да? <…> Что сделал этот человек – разорил Россию, ведь России больше нет! А я никогда ничего не воровал. Я бесчестным не могу быть. Ты все время говоришь – иди к Сталину. Значит, пойти к нему и сказать: «Виноват, ошибся, я буду честно вам служить, преданно». Кому? Подлости буду честно служить, дикости?! Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут! Эх, если бы ты знала что-нибудь! <…>

Т.В. – <…> Вот сломили такой дух, как Жуков.

Г. – Да. И духа нет. <…> Сейчас только расчищают тех, кто у Жукова был мало-мальски в доверии, их убирают. А Жукова год-два подержат, а потом тоже – в кружку и все! Я очень много недоучел. На чем я сломил голову свою? На том, на чем сломили такие люди – Уборевич, Тухачевский и даже Шапошников. <…> Я поехал по районам, и когда я все увидел, все это страшное, – тут я совершенно переродился. <…> у меня такие убеждения, что если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее! <…> 

Т.В. – Нет, это должно кончиться, конечно. Мне кажется, что, если бы Жукова еще годика два оставили на месте, он сделал бы по-другому».  

Вождя встревожило прежде всего, что разговорчики вне строя (и в постели) показали реальный срез настроя военной верхушки. Для власти очень опасно, когда военные начинают думать и сомневаться. Посему сплоченность военной корпорации надо было рубить в зародыше: сегодня они т. Сталина в постелях матерно лают, а завтра – танки на Кремль двинут?! Ведь слово, произнесенное зачастую, имеет способность материализовываться.