ДЕТИ ВОЙНЫ. Николай Зубашенко: Наверное, самое большое впечатление у меня осталось от езды в танке….

          С  возрастом  человек  все  чаще  мысленно  возвращается  в  свое  детство.  Особенно  это  характерно  для  пожилых  людей,  у  которых  большая  часть  жизни   уже  позади.  С  чем  это  связано?  Наверное,  с  тем,  что  детство – это  начало  всех  начал.  Именно  в  детстве  начинаем  мы  открывать  для  себя  окружающий  нас  мир.  И  эти  открытия  всегда  бывают  неожиданными,  яркими.  Потому  они  и  остаются  в  памяти.

          Моя  жизнь  началась  10  июня  1937  года,  в  селе  Краснополье  Нехаевского  района  Волгоградской ( Сталинградской)  области.  То  есть,  за  четыре  года  до  Великой  Отечественной  войны. Появился  я  на  свет  благодаря  моим  родителям: отцу  Ивану  Трофимовичу  и  матери  Лидии  Федоровне.  Оба  они  1914  года  рождения.  Мать  в  девичестве  Кузнецова.  Кроме  меня  в  семье  было  еще  двое  детей – сестра  Надежда ( 1934 г.р.)  и  брат  Иван ( 1939 г.р.).

          Довоенные  годы  помню  смутно,  потому  что  это  были  годы  осознания  себя  на  этом  свете.  А  в  том,  что  я  существую  и  могу  чувствовать  и  ощущать,  помог  мне  убедиться  соседский  петух,  который  издолбал  меня  до  крови.  Помню,  что  мне  было  больно  и  страшно.  Помню,  что  я  кричал.  И  даже  внешний  вид  того  петуха  запомнился:  темно-коричневый  с  перламутровыми  перьями  на  шее  и  с  красными  глазами.

        Что  касается  моих  воспоминаний   об  отце,  то  они  достаточно  расплывчаты.  Как  я  ни  пытаюсь,  не  могу  представить  отца  в  гражданской  одежде.  Только  в  военной  форме.  Таким,  каким  он  запечатлен  на  фотографии,  присланной  с  фронта.  Но  у  меня  на  долгие  годы  осталось  ощущение  его  присутствия  рядом  со  мной.  Опять  же  это  связано  с  эпизодами,  которые  отложились  в  моей  памяти.  Их  всего  два.

          Эпизод  первый.  Отец  вернулся  с  работы,  входит  в  хату,  ставит  посреди  комнаты  табурет,  высыпает  на  него  горсть  конфет  или  пряников,  делит  их  на  три  части.  И  мы,  дети,  спешим  ими  завладеть.  Отец  молча  наблюдает  за  нами,  улыбается,  гладит  нас  по  головам.

          Эпизод  второй.  Июньский  рассвет  сорок  первого.  Тревожный  стук  в  окно.  Это  посыльный  из  сельсовета  напоминает  отцу,  что  ему  пора  явиться  с  вещами   к  сельскому  совету  для  отправки  на   фронт.  От  громкого  стука  в  окно  я  просыпаюсь.  В  комнате  горит  керосиновая  лампа,  за  столом,  кроме  матери  и  отца,  сидят  обе  мои  бабушки:  бабушка  Саша  и  бабушка  Маша – мать  моей  матери.  У  всех  слезы  на  глазах.

          Разумеется,    в  четырехлетнем  возрасте  я  не  мог  в  полной  мере  осознавать  того,  что  происходит.  Но  необычность  обстановки,  слезы  взрослых  меня  насторожили.  И  когда  ко  мне  подошел  отец,  обнял  меня,  поцеловал,  я  расплакался.  Как  потом,  спустя  много  лет,  рассказывала  мне  мать,  я  вцепился  в  отца  и  сказал,  что  хочу  идти  вместе  с  ним.    Возражений  никаких  не  было,  и  я  стал  одеваться.  Брата  и  сестру  пытались  разбудить  тоже,  но  они  не  проснулись,  слишком  крепко  спали.  Их  отец  поцеловал  спящими.

            Подробности  проводов  уходящих   на  фронт  не  сохранились  в  памяти.  Одно  отчетливо  помню:   прощались  с  ними  уже  за  селом.  Было  много  слез,  причитаний  женщин.  Оттуда  на  телегах,  запряженных  лошадьми,  их  увезли  в  райцентр.  Больше  отца  я  не  видел.  Были  только  редкие  письма  с  фронта,  которые  мать  читала  нам  вслух,  обливаясь  слезами.

           Слово  «война»  скоро  стало  самым  ходовым  в  лексиконе  советских  людей,  в  том  числе  и  моих  земляков-краснопольцев.   С  этим  словом  они  просыпались,  с  ним  и  засыпали.  Все  жили  ожиданием,  надеждой,  что  война  скоро  закончится,  мужчины  вернутся  домой  и  снова   наладится  та  мирная  довоенная  жизнь,  которая  внезапно  была  нарушена   фашистской  Германией.

           Сама  война  в  том  понимании,  как  ее  обычно  представляют,  была  еще  далеко  от  нас,  к  нам  доходили  только  ее  отголоски.  В  частности,  в  Краснополье  осенью  сорок  первого  стали  появляться   эвакуированные  из  Украины.  Они  угоняли  от  врага  свой  скот:  коров  темно-красной  породы,  лошадей,  овец  и  т.д.  А  поскольку  с  кормами  уже  было  туго,  начался  их  массовый  падеж.  Все  дороги  и  окрестности  села  были  усеяны  трупами  животных.  Убирать  их  не  успевали,  да  и  некому  было  заниматься  этим.  С  началом  войны  село  опустело.  Мужчины  ушли  на  фронт,  а  женщины,  наши  матери,  с  утра  до  ночи  пропадали  на  колхозных  работах.  Мы  же,  дети,  практически  были  предоставлены  сами  себе.  И,  естественно,  сами  искали  для  себя  развлечения.

           Недалеко  от  нашего  двора  стоял  колодец-журавель,  а  рядом  с  ним  лежала  большая  деревянная  колода – корыто,  предназначенное  для  водопоя  скота.  Вот  там  мы  и  пропадали  с  моим  неразлучным   другом    Иваном  Мирошниченко,  котрый  был  старше  меня  на  три  года.  Эвакуированные  часто  пользовались  этим  колодцем.  Однажды  пригнали  туда  целый  табун  лошадей.  Такого  чуда  мы  еще  не  видели  в  своей  начинающейся  жизни.  Поэтому  смотрели  с  детским  восторгом  и  удивлением.  Старик-табунщик,  видимо,  заметил  наши  горящие  глаза  и  открытые  рты.  Он  слез  с  лошади,  на  которой  подъехал  к  колодцу,  подошел  к  нам,  держа  лошадь  под  уздцы,  спросил:

        Ну,  как,  нравится  мой  Серко?

 Мы,  смущенные,  молча  переминались.

        А  хотите  покататься? – неожиданно  предложил  дед.

 Конечно,  мы  этого  хотели,  и  он  тут  же  первым  поднял  и  посадил  меня  на  лошадь,  а  потом  и  моего  дружка.  Объяснил  нам,  как  и  за  что  держаться,    и  провел  Серка  несколько  раз  по  кругу,  то  и  дело  поглядывая  на  наши  напряженные,  но  счастливые  лица.  Ощущение,  которое  я  тогда  испытал,  было  настолько  сильным,  необычным,  что я  и  сейчас  в  деталях  помню  тот  случай.  Думаю,  что  именно  с  него  и  началась  моя  дальнейшая   привязанность  к  лошадям,  переросшая  со  временем   в  настоящую  любовь  к  этим  удивительно  красивым  и  умным  животным.

        Я  отношусь  к  поколению  людей,  которых  называют  «дети  войны».  Это   те,  кто  родился  в  довоенные  и  военные  годы,  кому  сегодня  под  70  и  за  70.  О  том,  что  такое  война,  мы  знаем  не  понаслышке.  Великая  трагедия  народа,  называемая  Великой  Отечественной,  происходила  на  наших  глазах.  Мы,  дети,  были  ее  заложниками.  Как  и  взрослые,  мы  испытали  на  себе  все  ее  лишения    и  невзгоды: голод,  холод,  болезни.  Многие  наши  сверстники  не  дожили  до  лучших  времен,  навсегда  остались  там,  в  детстве.  Но  память  о  них  жива.  Пока  живы  мы,  дети  войны.

          Особенно  напряженным,  трудным  выдался  для  краснопольцев  сорок  второй  год,  когда  война  приблизилась,  можно  сказать,  вплотную  к  нашему  селу.  Краснополье  фактически  оказалось  в  прифронтовой  зоне.  С  одной  стороны  Сталинград,  а  с  другой – ожесточенные  бои  под  Воронежом.  Сначала  мы  были  свидетелями  отступления  наших  войск  с  запада  на  восток.  Через  село  двигалась  бесконечная  вереница  буксируемой  разбитой  военной  техники:  самолеты,  орудия,  танки,  автомобили  и  т.д. 

          Красноармейцы  шли  группами,  без  строя.  Вид  у  них  был  мрачный,  усталый.  Мы,  мальчишки,  днями  молча  наблюдали  такую  грустную  картину.  На  ночлег   военные  иногда  останавливались  в  сельских  хатах.  Спали  прямо  на  земляном  полу,  предварительно  настелив  соломы,  деревянных  полов  в  то  время  ни  у  кого  не  было.  Только  земляные.  Сельчане,  чем  могли,  угощали  бойцов.  Правда,  угощать-то  особенно  и  нечем  было,  сами  питались  впроголодь.  Основными  продуктами  были  картошка  и  кукурузные  лепешки. 

       О  том,  что  война  была  рядом,   напоминали  и  такие  факты.  По  решению  сельского  совета  каждая  семья   вырыла  у  себя  во  дворе  окоп,  на  случай  бомбежки.  По  вечерам  строго  запрещалось  зажигать  огонь.  Делалось  это  в  целях  маскировки  и  небезосновательно.  Немцы  уже  бомбили  город  Калач  Воронежской  области,  который  находился  в  40  километрах  от  Краснополья.  Эти  взрывы  были  слышны  в  селе.  Мы  их   ощущали  по  дребезжанию  оконных  стекол.  Слава  Богу,  вырытые  во  дворах  краснопольцев  окопы   использовать  по  их прямому  назначению  не  пришлось.   Советские  войска  скоро  перешли  в  наступление,  и  нам  не  пришлось  иметь  дело  с  немцами.   Хотя  пленных  видеть  доводилось,  когда  их  колонна  проходила  через  село.  Вид  у  них  был  довольно  жалкий,  затравленный.  И,  честно  говоря,  мы,  пацаны,  не  испытывали  к  ним    ненависти,  нам  просто  было  их  жаль.

       Более  отчетливо  в  моей  памяти  отложился  период,  когда  наши  войска  уже  двигались  на  запад,  то  есть,  наступали.  В  то  время  красноармейцы  уже  охотно  общались  с  местным  населением,  не  обходили  вниманием  и  детей.  По-прежнему  они  останавливались  на  ночлег  в  сельских  хатах.  По  утрам  готовили  в  своих  походных  кухнях  солдатский  кулеш,  аромат  котороо  я  и  сейчас  помню.  Даже  помню,  как  однажды  сидел  на  коленях  у  красноармейца,  с  удовольствием  уплетая  свою  порцию  кулеша.

        Наверное,  самое  большое  впечатление  осталось  от  езды  в  танке.  Вот  как  это  было.  Возле  нашего  двора  стоял  танк  несколько  дней.  Видимо,  ему  требовался  ремонт.  А  его  водитель,  молодой  боец  по  имени  Михаил,  в  ожидании  подхода  техпомощи   квартировал  у  нас.  Веселый,  неугомонный,  оказавшись  временно  без  дела,  он  всю  свою  молодую  энергию  направлял  на  нас  с  братом,  придумывая  различные  забавы,  в  которых  и  сам  принимал  активное  участие.  То  свяжет  нас  ремнями    спина  к  спине,  то  спрячется  под  столом  и  начинает   кукарекать  и   прочее.

          И  вот  однажды,  когда  танк  уже  был  отремонтирован  и  сам  Михаил  был  настроен  по-походному,  он  подвел  нас  с  братом  к  танку,  помог  взобраться  на  гусеницу.  «Хотите  прокатиться?» — неожиданно  спросил  он,  загадочно  улыбаясь.  Мы  были  напуганы  видом  этой  железной  громадины,  однако  детское  любопытство  взяло  верх,  и  нам  очень  захотелось  узнать:  а  что  же  там  внутри?

            В  жизни  мне  больше  не  приходилось  ездить  в  танке,  не  знаю,  какой  там  комфорт  в  современных  бронемашинах.   Но  то  ощущение  темноты  и  узкую  смотровую  щель  люка,  того,  военного,  танка  помню.  Помню  грохот  и  холодный  страх,  который  охватил  нас,  когда  танк  начал  двигаться.  И  веселый,  успокаивающий  голос  Михаила.  Видимо,  молодой  танкист  хотел  показать  свою  лихость  перед  моими  односельчанами   и  поэтому  не  заметил,  как  зацепил  заборную  стену  нашего  двора  и  начисто  снес  ее,  вызвав  тем  самым  гнев  нашей  бабушки.  Правда,  через  некоторое  время  она  сменила  свой  гнев  на  милость,  потому  что  Михаил  со  своими  товарищами  вскоре  поставил  забор  на  место.

         Война  откатывалась  на  запад,  близилось  ее  окончание.  Я  становился  взрослее  и  уже  по-новому,  более  осознанно,  воспринимал  то,  что  происходило  вокруг.  Уже  рамки  дома  и  нашей  улицы  становились  для  меня  тесными.  С  моим  неразлучным  дружком  Иваном  Мирошниченко  мы  часто  отправлялись  за  пределы  улицы,  бывали  на  колхозной  ферме,  возле  кузницы,  стоявшей  на  отшибе  за  селом.  В  поле  нашего  зрения    нередко  попадались  предметы  военного назначения:  патроны,  снаряды,  детали  оружия  и  т.д.

         По-моему,  это  было  уже  в  конце  войны,  весной  сорок  пятого.  В  нашем  саду,  под  яблоней,  я  обнаружил  прикрытый  сухой  травой  брезентовый  патронташ   с  набитыми  в  его  карманах-отсеках  винтовочными  патронами.  Сообщил  о  находке  своему  дружку.  Иван  был  сообразительным  пацаном.  «Будем  стрелять», — решил  он.  И  по  его  инициативе  мы  отправились  за  село,  на  пригорок,  где  стояла  деревянная  тракторная  будка  на  колесах.   Не  забыли  прихватить  с   собой  трут (вату)  и  кресало,  поскольку  спичек  в  селе  тогда  ни  у  кого  не  было.  Внутри  будки  были  сделаны  деревянные  нары,    стояла  железная  печка-буржуйка.

           Честно  говоря,  я  не  представлял,  как  можно  стрелять  патронами  без  винтовки.  Но  Иван,  я  уже  говорил,  был  смекалистым  пацаном.  Он  с  помощью  какого-то  железного  прута  наломал  щепок  из  нар,  положил  их  в  печку,    на  печку  расставил  пулями    вверх  десятка  два  патронов.  Всего  их  в  патронташе  было   около  сотни,  не  меньше.  Затем  взял  кресало,  трут,  зажег  кусочек  ваты  и  положил  в  печку,  под  дрова.  Поскольку  они  были  сухие,  быстро  вспыхнули.  А  мы  с  Иваном (опять  же,  по  его  команде)     спрятались  под  тракторной  будкой  и  стали  ждать,  когда  начнется  стрельба. 

         Надо  отдать  должное  Ивану:  несмотря  на  свои  одиннадцать  лет,  он  верно  рассчитал  направление  полета  пуль.  Как  только  печь  нагрелась  докрасна,  они  со  свистом  стали  разлетаться  в  разные  стороны  и  вверх.  Естественно,  вниз,  под    будку,  они  попасть  не  могли.  Картина  получилась  впечатляющая.   Разлетавшиеся  пули  изрешетили  крышу  и  стены  будки.  Но  до  конца  использовать  найденные  патроны  нам  не  удалось.  Кто-то,  видимо,  доложил  председателю  сельсовета,  деду  Культяшу,  и  он  кофисковал  наш  боезапас.  

         Кстати,  дед  Культяш  в  годы  войны  был  единственным  представителем    власти  в  Краснополье.  К  нему  шли  по  самым  разным  вопросам,  и  он,  в  силу  своих  возможностей,  решал  их.  Его  слово  для  всех  жителей  села  было  законом.  Настоящую  его  фамилию  я  не  знаю.  А  Культяшом  его  прозвали  потому,  что  на  правой  руке  у  него  не  было  пальцев.  Почему – не  знаю.  Наверное,  потому  он  и  не  попал  на фронт.    Хотя  и  возраст  у  него  уже  был,   в  общем-то,  стариковский.  Но  дед  он  был  крепкий  и  довольно  энергичный.

          Попадались  и  более  серьезные  военные  находки.   Например,  15-летний  Василий  Червяков  под  стенами  кузницы  обнаружил  целый  склад,  где  были  зарыты  ручные  гранаты   и  противотанковые  мины.  Долго  не  думая,  все  это   «богатство»  он  решил  перепрятать  у  себя  дома,  в  огороде.   Кузница  от  его  дома  была  на  расстоянии  примерно  полутора  километров.  Но  это  его  не  остановило.  Вместе  с  такими  же  помощниками,  как  и  я,  в  течение  нескольких  дней  он  перенес  снаряды  к  своему  дому,  в  заброшенный  окоп  или  погреб.  А  когда  эта  процедура  была  закончена,  он  решил  продемонстрировать  силу  приобретенного  оружия.

          Правда,  ума  хватило  позаботиться  и  о  собственной  безопасности.  Внизу,  метрах  в  700  от  дома,  была  мелководная  речка,  которая  летом  пересыхала.  Там  и  намечено  было  произвести  взрыв  гранаты.   На  дне  оврага  наложили  сухих  веток  для  костра,  а  сверху  положили  гранату.    От  будущего  костра  посыпали  соломенную  дорожку  длинной  метров   пятнадцать.   Всем  пацанам  Червяков  приказал  выбраться  на  берег  речки  и  залечь  метрах в пятидесяти  от  костра.  То  есть,  от  прямого  попадания  осколков  мы  были  защищены  берегом.  Когда  все  было  готово,  наш  «командир»  поджег  солому.  Пламя  медленно,  но  уверенно  приближалось  к  сложенным  в  кучу  веткам  сушняка,  сверху  которых  лежала  граната.  Вот  уже  и  ветки  вспыхнули,  костер  разгорался.  Мы  лежали  на  берегу  речки,  пригнувшись  к  земле.

         Взрыв  прогремел  неожиданно  и  настолько  оглушительно,  что  мы  долго  еще  не  могли  оторваться  от  земли.  Страх  сковал  нас  по  рукам  и  ногам.  Первым  поднялся  организатор  этой  затеи,  за  ним  потянулись  и  мы.  На  месте  костра  мы  увидели  большую  яму.  Эксперимент  удался,  и  Червяков  настроен  был  готовить  второй  взрыв.   Но  этого  ему  уже  не  удалось.

         Взрыв  гранаты    может,  и  мины,  не  знаю  точно)   слышен  был  на  все  село.  Узнал  о  нем  и  дед  Культяш.  Он  заставил  Червякова  перенести  все  боеприпасы  к  сельсовету.  Тут  уже  ему  никто  не  помогал.

         Безусловно,  самым  ярким  событием  военных  лет  было  9  мая  1945  года – День  Великой  Победы.   Как  сейчас  помню,  был  теплый  солнечный  день.   Все  село  собралось  во  дворе  школы.  Кто-то  выступал,  что-то  говорил.   Люди  обнимались,  смеялись,  плакали.  Была  всеобщая  радость  со  слезами  на  глазах.  Радовались  и  мы,  детвора,  надеясь  на  то,  что  скоро  увидим  своих  отцов  и  старших  братьев.  Верили  в  это  даже  те,  кому  пришла  похоронка.  Надеялись:  а  вдруг  это  ошибка,  а  вдруг  он  живой?

        Но  всеобщая  эйфория  Победы  скоро  сменилась  горькой  реальностью  послевоенной  разрухи,  неимоверными  трудностями  и  страшной  бедностью.  Помню,  появилось  много  нищих-попрошаек,  которые  ходили  из  села  в  село  в  надежде  получить  кусок  хлеба  или  картофелину.   Но  у  сельчан  у  самих     ничего  не  было,  чтобы  поделиться  с  нищими.   Жили  в  основном  на  то,  что  выращивали  на  собственных  огородах.  Колхозные  же  поля  заросли  бурьянами.  Их  нечем  было  обрабатывать,  да  и  некому  было  это  делать.  Мало-помалу  стали  возвращаться  фронтовики.  Но  это  были  единицы.  Большинство  мужчин-сельчан  не  вернулись  с  войны,  остались  лежать  в  чужой  земле.   Среди  них  и  мой  отец  Иван  Трофимович  Зубашенко.

         Появилось  поколение  подростков,  которых  стали  называть  обидным  словом  «безотцовщина».  Иногда  из  жалости,  а  иногда  и  презрительно.  Было  и  такое.  А  чаще  всего  это  слово  имело  горький  смысл.  Мы,  дети  росшие  без  отцов,  чувствовали  себя  обделенными  судьбой.  Нам  так  хотелось  на  кого-то  равняться,  с  кого-то  брать  пример.  Нам  хотелось,  чтобы  рядом  был  отец-наставник,  который  бы  вовремя  остановил  от  необдуманного  поступка.  Который  мог  бы  и  пожурить  при  случае,  и  пожалеть,  когда  это  надо.  Как  я  завидовал  тем  своим  товарищам,  у  которых  были  отцы.

         Где-то  глубоко  во  мне  жила  надежда,  что  мой  отец  не  погиб,  что  он  обязательно  когда-нибудь  вернется.  Мысленно  я  готов  был  принять  его  любым,  даже  если  он  изувечен  войной  и  у  него  нет  ни  рук,  ни  ног.  Лишь  бы  он   был  рядом.  Эта  глубокая  тоска  по  отцовской  строгой,  но  справедливой  руке,  жила  во  мне  лет  до  двадцати,  а  то  и  дольше.  Этого  не  хватало  многим  послевоенным  мальчишкам,  детям  войны.  Отцов  нам  заменили  наши  матери.  Они  были  для  нас  всем.  И  низкий  им  поклон  за  это.  Но  все-таки  каждому  мальчишке  хочется,  чтобы  рядом  с  нним  был  отец – строгий,  но  справедливый  мужчина.

Из  книги  Николая  Зубашенко  «По  следам  памяти»

 

Вы можете оставить комментарий, или ссылку на Ваш сайт.

Оставить комментарий