ЗАПИСКИ ХРУЩЕВА. Часть 4. «По Украине будто Мамай прошел. Не было, ни секретарей обкомов партии, ни председателей облисполкомов…»

1938 год. Вызывает  меня Сталин и  говорит: «Мы  хотим  послать  Вас на Украину, чтобы  Вы возглавили там  партийную организацию.  Косиор перейдет в Москву   к  Молотову   первым   заместителем  Председателя  Совета  Народных Комиссаров и председателем Комиссии советского контроля».  Сталин выразил явное  недовольство Косиором. Я уже знал со  слов  Кагановича, что  Косиором были недовольны. Каганович по поручению Сталина ездил  и «помогал» Косиору и Постышеву «навести  порядок».  А  наведение  порядка  заключалось в  арестах людей.  Тогда же  распространили  слух,  что  Косиор не справляется со своим делом.

 Я  стал отказываться, так  как знал Украину и считал, что не справлюсь: слишком велика  шапка, не по мне она. Я просил  не посылать меня, потому что не  подготовлен  к   тому,  чтобы  занять  такой  пост.  Сталин  начал  меня подбадривать.  Тогда  я  ответил:  «Кроме  того,  существует  и национальный вопрос.  Я человек русский; хотя  и понимаю  украинский язык, но не так, как нужно  руководителю. Говорить  на  украинском я  совсем не могу, а это  тоже имеет большой  минус.  Украинцы, особенно интеллигенция,  могут принять меня очень холодно,  и я бы не  хотел ставить  себя  в такое  положение».

 Сталин: «Нет, что Вы! Косиор  — вообще поляк. Почему поляк для украинцев лучше, чем русский?».  Я ответил: «Косиор —  поляк, но он знает украинский язык и может выступать  на  украинском языке,  а я не могу. Кроме  того, у Косиора больше опыта». Однако Сталин  уже  принял  решение и  твердо  сказал, что  я должен работать на Украине. «Хорошо, — ответил я, — постараюсь все сделать, чтобы оправдать доверие».

 Было назначено время  моего отъезда. Я попросил Маленкова подобрать мне нескольких украинцев из московской партийной организации (там их было много) или из  аппарата Центрального Комитета  партии. Это было  необходимо, потому что  мне  сказали,  что  на   Украине  сейчас  нет  ни  одного  председателя облисполкома и даже председателя Совета Народных Комиссаров (есть его первый заместитель), нет  заведующих отделами обкомов и  горкомов  партии,  а  в ЦК КП(б)У — ни одного заведующего отделом.  Стали подбирать второго секретаря.

 Вторым секретарем Маленков назвал товарища Бурмистенко. Бурмистенко являлся заместителем   Маленкова,   который   руководил  тогда  кадрами  ЦК  ВКП(б). Бурмистенко я  знал мало.  Познакомился. Он произвел  на  меня очень хорошее впечатление, и мы сошлись с ним характерами.

 Я  дал Бурмистенко поручение  подобрать  людей, которых  можно было  бы взять с собой, человек 15 — 20. Он подобрал, кажется, человек 10 из отделов ЦК  и  из  Московской парторганизации.  Из последней взяли  Сердюка  и  еще кое-кого.  Сердюк  работал  тогда  первым  или  вторым секретарем Советского      райкома  столицы.  Сам он  коренной  украинец, отлично говорил на украинском языке.

 Приехали на Украину, к Косиору.  Он  проинформировал нас о  сложившейся обстановке  и   познакомил   с   кадрами,   которые   сохранились.   Провели республиканский партийный пленум. Косиор представил пленуму ЦК КП(б)У меня и Бурмистенко.  Нас кооптировали  в состав  пленума,  избрали в состав  членов Политбюро и секретарями ЦК. Косиора освободили. Григорий Иванович Петровский очень переживал все события на Украине, но вел  себя  по-стариковски  пассивно, хотя  был тогда  еще не  таким  уж старым.

 Начали мы знакомиться с делом.  По Украине будто Мамай прошел. Не было, как   я  уже   говорил,  ни  секретарей  обкомов  партии  в  республике,  ни председателей облисполкомов.  Вскоре не стало и секретаря Киевского горкома. Секретарем Киевского  обкома КП(б)У  был Евтушенко. Сталин к нему относился хорошо. Евтушенко я знал слабо, только по встречам  в Кремле, но считал, что Евтушенко вполне  на своем месте.  Он нравился мне. 

 Вдруг из Москвы звонок: «Евтушенко арестовали». Я и сейчас  не могу сказать, какие, собственно, были причины для его ареста. Тогда объяснения  были стандартными  — враг народа; через некоторое  время человек уже сознавался, а еще  через  какое-то  время собственноручно  давал  показания,  которые  рассылались,  кому  следует,  и создавалось впечатление обоснованности ареста.

 Сталин вызвал меня в Москву и предложил,  чтобы я принял на себя посты, помимо  секретаря  ЦК  КП(б)У,  еще  и  секретарей областного  и  городского комитетов партии. Это просто немыслимо. Но  Сталин  сказал: «Подберите  себе людей  в  помощь».  Я согласился,  хотя,  собственно,  моего  согласия и  не требовалось.  Имелось предложение ЦК, и я  должен был  выполнить его.

 Вторым секретарем  горкома  партии   избрали   Сердюка,   а  секретарем  областного партийного  комитета    Шевченко. Шевченко был  крестьянским  парнем,  он удовлетворял  требованиям,  которые тогда предъявлялись такому секретарю. Мы начали работать. Наркомом внутренних  дел Украины был Успенский. Успенского я  узнал,  работая  секретарем   Московского  комитета  партии.  Он  являлся уполномоченным Наркомата внутренних  дел по Московской области,  и я часто с ним общался. Он  докладывал  мне о положении дел и производил  на меня тогда хорошее впечатление. Потом он был назначен комендантом  Кремля, откуда его и послали наркомом внутренних дел Украины.  Я полагал,  что он будет правильно информировать меня и помогать мне.

 Успенский развил  кипучую деятельность.  Как  выяснилось  после  смерти Сталина, он буквально  завалил ЦК  докладными записками  о «врагах  народа». Аресты продолжались. Помню, Успенский  поставил вопрос об аресте Рыльского. Я возразил: «Что  вы? Рыльский — видный поэт. Его обвиняют в национализме, а какой он националист? Он просто украинец и отражает  национальные украинские настроения.  Нельзя  каждого украинца, который  говорит на украинском языке, считать  националистом.   Вы  же   на  Украине!».  

 Но  Успенский   проявлял настойчивость. Я убеждал его: «Поймите,  Рыльский  написал  стихотворение  о  Сталине,  которое стало словами песни. Эту песню поет вся Украина. А Вы хотите его арестовать? Этого никто не поймет».

 Лично Рыльского я тогда не знал. Знал его как украинского поэта (нельзя его  было  не знать), да и только. Это  был человек  с  характером,  который защищал  национальные интересы  Украины,  язык  украинского народа,  активно выступал,  смело  высказывался  по  различным  вопросам.  Это и  дало  повод обвинить его в национализме и возвести в ранг «врага народа».

 Спустя    какое-то    время   приходят    ко   мне    Паторжинский    и Литвиненко-Вольгемут.  Паторжинского  я знал,  да  и  у  Сталина  он был на хорошем счету как певец и как человек. Они  рассказали, что в  тюрьме  сидит композитор, который написал музыку на стихи Рыльского о Сталине. Вся Украина поет эту песню, а он сидит  в  тюрьме как националист.

 Я приказал Успенскому доложить мне, на каком основании арестован композитор. Он  принес документы. Посмотрел я их  и увидел,  что  оснований  содержать его в тюрьме нет. Я ему сказал, что он поторопился с арестом. Считаю, что  его нужно освободить.  Не помню, освободили  его по моему указанию или же я докладывал  Сталину. Одним словом,  его  освободили  из  тюрьмы,  и  он  продолжал  свою  деятельность. Впоследствии он был председателем Союза композиторов Украины.

 К каждому дню 1  Мая и  к Октябрьским торжествам  получал я потом от  его  жены  и  дочери поздравления. Я понимал это как благодарность за освобождение его  из тюрьмы и от  петли, потому  что  кончилось  бы именно  этим.  Вот какая  была тогда обстановка.

 Людей  тогда  на  Украине  просто  «тянули»  во  «враги».  Заместителем Председателя Совета  Народных  Комиссаров на Украине был  прекрасный человек Тягнибеда.  Я знал его, еще  когда он работал штейгером в Донбассе  и учился на курсах  инженеров при горном техникуме  в  Юзовке. Потом, когда я работал секретарем  Петрово-Марьинского райкома партии,  он какое-то  время трудился одновременно  со  мной управляющим Карповскими рудниками (теперь  Петровские шахты)  в  Вознесенске-Донецком.  Одним  словом,  это  был  прямой,  хороший человек,  который  даже воевал в рядах Красной Армии. Это  большая редкость, что  техник-штейгер был заодно с  большевиками и  участвовал  в  Гражданской войне  на  стороне  красных.  Вдруг потребовали  его  ареста  и  представили «обоснование».

 Когда  арестовали  первого зама Совет Народных Комиссаров Украины стал «чистым»: не  было  председателя  Совнаркома,  не  было  и  заместителей.  Я поставил вопрос перед Сталиным, что надо найти человека на пост председателя Совнаркома. Еще раньше Сталин сам сказал мне, что в Днепропетровске тоже нет секретаря  обкома  партии.  Днепропетровская  область  тогда  была огромной. Занимала  она  чуть  ли  не  треть  Украины.  В  нее   входили   современные Днепропетровская,  Запорожская  и  даже  часть Николаевской области.

 Сталин, видимо, беспокоился о состоянии дел  в  Днепропетровске,  боялся,  чтобы  не пошатнулась металлургия. Раньше секретарем обкома партии был там Хатаевич, но он был арестован еще до моего приезда.  Сталин  предложил:  «Может  быть, туда  послать  Коротченко?».  Коротченко  был  тогда  секретарем Смоленского обкома партии. Я, конечно, сразу согласился: «Давайте Коротченко!».

 Мы  сформировали там обком  и  горком партии. Я разъезжал  по  заводам, беседовал  с  активом,  знакомился  с  людьми,  изучал обстановку. Поехал  в Запорожье, в  Днепродзержинск. 

 В Днепродзержинске  познакомился  с  группой партийных  работников и  инженеров,  в  том  числе  с  Брежневым.  Мы  стали выдвигать последних на партийную работу, формировать  партийное руководство. Тогда же  был  выдвинут  Корниец.  Он  был  секретарем  сельского  райкома  на Днепропетровщине. Помимо Брежнева из Днепродзержинска выдвинули еще одного человека, секретаря обкома партии по пропаганде.

 Продолжение следует

Вы можете оставить комментарий, или ссылку на Ваш сайт.

Оставить комментарий