Современники и историки называют Российскую империю полноценным «полицейским государством». Сто лет назад, как и в наши дни, полиция была влиятельным институтом власти, но уже тогда подвергалась критике. Рассказываем, что представляла из себя дореволюционная полиция, чем она была похожа на нынешних правоохранителей и в чём разительно отличалась.

Взятки

В цапской полиции сохранялась многовековая традиция вознаграждения чинов полиции «праздничными» деньгами на религиозные и государственные праздники. До середины ХIХ века эта система была абсолютно официальной — существовала даже городская легенда, что император Николай I на праздники посылал деньги квартальному надзирателю, в ведении которого был район Зимнего дворца. Легальная практика получения «праздничных» денег прервалась после реформ Александра II, которые затронули и деятельность силовых структур империи.

Петербургский обер-полицмейстер Федор Трепов в 1866 году издал приказ, в котором писал: «Чины полиции, получая скудное содержание, по необходимости существуют приношениями от частных лиц, известным под именем праздничных денег. При этом выражено мною, что такой  порядок  вознаграждения  служащих  роняет  достоинство  полиции  в общественном мнении, стесняет чинов её в преследовании нарушений закона, поставляя их в зависимое от частных  лиц  положение,  словом,  составляет  неизбежную  причину  нравственного  растления полиции и источник глубокого зла. Государь Император… Высочайше соизволил на увеличение содержания полиции в такой мере, что скромное безбедное существование на службе сделалось для них возможным, и поэтому самому, безукоризненное исполнение долга безусловно обязательным. Таким образом, не одно вымогательство, но и принятие ими добровольных от частных лиц приношений становится уже в настоящее время преступлением и будет преследуемо мною со всей строгостью».

Но практика показала, что антикоррупционные действия властей привели к тому, что полицейские стали брать ещё больше взяток. Жалованье нижних чинов оставалось небольшим. Столичные городовые в день получали сумму, которая была меньше платы квалифицированных рабочих. Естественным выходом было неофициальное получение «праздничных» денег и других взяток. Зачастую «праздничные» шли на оплату городовым сверхурочных. Финансирование по установленному бюджету также было недостаточным, и даже те небольшие суммы, которые были установлены по закону, до полиции не доходили, не хватало оружия. Часто полицейский не мог защитить ни себя, ни других граждан.

В тяжёлых финансовых условиях и при нехватке кадров, на работу в полицию принимали людей без нужной профессиональной квалификации и морально нечистоплотных. Среди полицейского начальства среднего звена было много армейских офицеров, изгнанных из полков за непотребное поведение, пьянство и нечестные карточные игры. Получение взяток было распространено по всей вертикали полицейской власти, от обер-полицмейстера до простого городового. Иногда в таком подозревали даже градоначальников, в том числе, обеих столиц (Драчевского в Петербурге и Рейнбота в Москве).

Взятки делились на «сделки с совестью» (получение денег за противоправные действия) и «сделки с самолюбием» (получение денег в знак «уважения» к должности полицейского, «праздничные деньги»). Руководство полиции пыталось бороться с первыми и закрывало глаза на вторые. Обвинённых во взяточничестве, как правило, не судили, а негласно увольняли со службы или переводили в другой город. Руководство Министерства внутренних дел старалось избавиться от коррупционеров, но до реальных сроков дело не доходило. У подследственных могли оказаться высокопоставленные покровители или «ухудшиться самочувствие». Нередко свидетели отказывались от дачи показаний.

Подношение денег чинам полиции было для обывателя традицией: «как наши отцы давали и как после нас будут давать». Были случаи, когда высокопоставленным взяточникам приходилось чуть ли не силой вынуждали полицейских брать конверты с деньгами. Вот что пишет об этом историк Игорь Говоров: «Петербургский полицмейстер Ф. Ф. Дубисс-Крачак в своих воспоминаниях приводит реакцию придворного сановника, генерала, владевшего несколькими домами в столице, на отказ участкового пристава принять „праздничные“ от его управляющего. Он вызвал пристава к себе и буквально вынудил его взять конверт с 300 руб.».

Обычные люди не считали взятку полицейскому противозаконным деянием, а вполне обычным и приемлемым средством ускорить работу неповоротливого бюрократического механизма. На полицейских жаловались не тогда, когда они в принципе требовали денег, а когда завышали традиционные суммы.

Так, москвичи жаловались на пристава 2-го участка Арбатской части Жичковского:  «Когда Жичковский, расплодив в своем участке всюду тайную торговлю вином и нажив на этом деле состояние, купил для своих двух содержанок автомобиль, пару лошадей и мотоциклет двухместный, то его, четыре месяца тому назад, перевели в 3-й Пресненский участок… Хозяином положения по винной торговле остался его старший помощник Шершнев, который скрыл от нового пристава все тайные торговли вином в участке и месячные подачки стал получать один за себя и за пристава в тройном размере».

Повсеместными были поборы с малого и среднего бизнеса. Денег требовали с клубов, трактиров, ресторанов, публичных домов и букмекерских контор, работавшие на ипподромах. Тех, кто отказывался платить, подвергали многократным санитарным проверкам, проверяли документы владельцев и посетителей, могли и закрыть заведение.

Источником дополнительного дохода была выдача паспортов и видов на жительство. В условиях черты оседлости, важными клиентами становились состоятельные евреи, желающие проживать в Санкт-Петербурге и Москве. Некоторые полицейские были готовы предоставить «крышу» даже уголовникам.

С началом Первой мировой войны появился новый вид взяток: полицейские стали брать деньги за помощь в получении военных льгот. Например, после победы революции выяснилось, что полицейский надзиратель Иван Асонов брал с этой целью деньги у родственников солдат, но паёк эти семьи так и не получили.

Сенатор Кузьминский, проводивший ревизию полицейских учреждений в Баку в 1905 году, писал: «Редкое преступление совершается без того, чтобы полиция не извлекла из него материальные выгоды или за сокрытие виновных, или за освобождение от задержания и ответственности  лиц,  которые  при  отсутствии  каких-либо  против  них  данных,  привлечены к дознанию с исключительной целью получить выкуп за освобождение. Многие преступники и преступления скрываются: составляются протоколы об измышленных обстоятельствах, указываются  подставные  свидетели  или  же,  наоборот,  путём  применения  угроз  и истязаний  подозреваемых лиц создаются ложные обвинения, искусственность которых обнаруживается на предварительном следствии. Таким образом, всякое преступление служит для полиции источником дохода».

Избиения задержанных

Городовые избивали участников демонстраций, которые оказывали сопротивление при задержании, но не только их. Владимир Ленин описал яркий случай избиения крестьянина в полицейском участке Нижнего Новгорода. В 1901 году в революционном журнале «Заря» он опубликовал небольшую статью с названием «Бей, но не до смерти». Пять полицейских до смерти избили подвыпившего крестьянина Тимофея Воздухова, отправленного в часть «для вытрезвления». Полицейские праздновали Пасху и сами были пьяны. Воздухов умер на следующий день в больнице: «Такова несложная фабула этого простого дела, бросающего яркий свет на то, что делается обыкновенно и постоянно в наших полицейских правлениях». Основой для анализа Ленина стали статьи в российской прессе. Суд приговорил трех полицейских к каторге, еще двоих к незначительному аресту на месяц из-за нанесения обиды. Несмотря на вынесенный судом относительно строгий приговор, опасность для простолюдинов быть избитыми полицейскими при задержании или уже в участках, особенно в провинции, была высока.

«Оборотни в погонах»

Коррупция разъедала и политическую полицию. Проникновение революционеров в правительственные структуры было особенно мощным на Кавказе. Начальник Бакинского губернского жандармского управления в 1906–1910 годах ротмистр Федор Зайцев оказывал большевикам неформальные услуги за деньги — помогал им избежать тюремного заключения или смягчал меры наказания.

Серго Орджоникидзе вспоминал об освобождении арестованных подпольщиков в мае 1907 года: «Вскоре все наши товарищи были освобождены, кажется, за небольшую сумму, выплаченную нами ротмистру Зайцеву, который весьма охотно брал взятки».

Жена большевика Прокофия Джапаридзе вспоминала 1909 год: «Улик против него было достаточно, и ему грозила каторга. Но и здесь продажность полицейских душ спасла положение: ротмистр Зайцев, с которым я по поручению партийной организации повела переговоры, согласился избавить Джапаридзе от каторги за определённую сумму».

Многие страницы дореволюционной подпольной биографии Иосифа Джугашивили (Сталина) — мягкие приговоры, несовпадение числа арестов и побегов из-под ареста, разные приметы в ориентировках, странные контакты с полицейскими — можно объяснить не связями с полицией и так и не доказанной работой на «охранку», а неформальным сотрудничеством полицейских чинов с подпольными организациями. Есть мемуарные свидетельства что Сталин контактировал в Баку с неким жандармским офицером. Им вполне мог быть Зайцев. Весной 1910 года ротмистр Зайцев был уволен с должности.

Той же весной 1910 года полиция перехватила письмо с таким текстом: «Милый! К сожалению, ничем не могу помочь. За отмену за границей [то есть за отмену административной ссылки выездом за границу] чиновник просит 800 рублей за тебя и за Якова Михайловича. Где же взять такую сумму? Вероятно, проси я настоятельно, папа достал бы, но мне не хочется взять такую сумму у них. Была я у Полетаева еще до твоего письма. Они ничем помочь не могут». Яковом Михайловичем из этого письма был большевик Яков Свердлов.

Деньги на секретную агентуру систематически разворовывали. Полицейские офицеры могли создавать вымышленных агентов и присваивать выдаваемые им деньги. Так, киевский подполковник Кулябко таким образом присвоил 30 тысяч рублей суммарно — это огромная сумма, порядка 35 миллионов современных рублей.

В полицейских управлениях могли складываться целые теневые группы, которые влияли на продвижение «своих» и заставляли других полицейских быть участниками преступных схем. Член Совета при министре внутренних дел Николай Зайончковский в докладе о деятельности московской полиции в 1906-1907 годах приводит цитату полицейского служащего: «Я не уверен, что уцелею, если что либо расскажу… из полиции  лишь  те  торжествуют,  которые  идут  за  одно  с Градоначальником,  а все  прочие  не видя пощады и напуганные увольнениями… пребывают в паническом страхе».

В Санкт-Петербурге группировку «оборотней в погонах» возглавлял полицмейстер Васильевского острова Галле. Проверки и расследования коррупционных схем нередко наталкивались на «заговор молчания»: полицейские не хотели или не решались давать показания на коллег.

Отчеты указывали на двусмысленное положение честных правоохранителей. Делопроизводитель санкт-петербургского градоначальства Николай Жедёнов, черносотенец по убеждениям, написал в докладной записке о злоупотреблениях: «У многих порядочных чинов в С-Петербургском Градоначальстве и Полиции наболело достаточно на душе от необходимости или содействовать начальникам в преступлениях или, с удалением за нежеланием сего от должности, терпеть нужду с семьею… но не у всех имеется достаточно гражданского мужества, чтобы решиться лучше на увольнение от должности, чем на участие в преступлениях, и поэтому очень многие ждут не дождутся того счастливого момента, когда явится возможность избавиться, наконец, от хищников начальников и по совести исполнять долг службы».

«Хорошие» и «плохие» полицейские

«Плохой» полицейский, с точки зрения обывателя, был груб и придирчив. Он вымогал взятки. В случае отказа доводил дело до штрафа. Получал даром алкоголь. Шил одежду у портных за полцены. Спекулировал товарами. При этом моральная нечистоплотность могла соседствовать с отличным выполнением служебных обязанностей.

«Хорошие» с точки зрения простого человека полицейские были вежливыми и обходительными. Их отличало чувство справедливости. Не пускали в дело кулаки. Не брали взяток. Получали по традиции «праздничные» но не вымогали их, либо вообще отказывались. Были религиозными. Обыватели, прежде всего, ценили вежливость и некоррумпированность.

Была также категория «хороших плохих» полицейских, соединявших черты первых двух групп. Они могли не вымогать взяток с одних горожан, но брать деньги с других. С одними быть вежливыми, но грубыми с другими.

Горожане начала XX века нередко положительно оценивали деятельность полицейских. Уважением в Петрограде пользовался, например, пристав 4 участка Петроградской стороны Владимир Касаткин. Он хорошо относился к жителям и просителям, старался им помочь. По утверждениям некоторых жителей, он даже выплачивал неимущим средства на лекарства. Рабочие района относились к нему с симпатией.

Полиция и протест

В ночь на 18 октября 1905 года, накануне публикации царского Манифеста об учреждении основных свобод, в 3 часа в дежурной комнате при управлении I участка Адмиралтейской части между околоточными надзирателями Михаилом Савиновым и Яном Курме произошла ссора. В сводке Министерства юстиции позже указали: «Находя, что Манифест „не должен повести к распущенности народа, и что он как русский, православный человек всегда готов защитить грудью русского ЦАРЯ и не может быть заодно с изменниками ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА“, Савинов стал кричать на Курме, говоря: «Ты латыш, изменник, всегда кричал о свободе и подстрекал к этому городовых». Курме обратился к приставу: «Если Савинов будет мне говорить еще дерзости, то я за себя не ручаюсь». Савинов продолжил ругать Курме, последний попытался достать из ящика стола револьвер, но его остановил пристав. Савинов в ответ произвел три выстрела в Курме из револьвера, убив на месте. После Савинов утверждал, что Курме успел произвести в его сторону несколько выстрелов.

В конце 1904 года и в 1905 году часть столичных полицейских пыталась создать подпольный «профсоюз». Между полицейскими участками рассылались анонимные письма, но их авторство полицейское начальство так и не установило. Подпольный кружок полицейских не раскрыли. И в 1905 году, и накануне 1917 года недовольство экономическим положением могло перерастать в оппозиционные убеждения.

В годы Первой мировой войны начался рост оппозиционных настроений столичных полицейских. Некоторые из них даже помогали рабочим выявлять секретных осведомителей. Многие шли служить в полицию не из-за лояльности царскому режиму, а чтобы не попасть на фронт. В рядах полиции было много немотивированных сотрудников, которые тяготились непрестижной работой и не были лояльны режиму. Ждать от них стойкости и усердия в подавлении революционного движения не приходилось. После победы Февральской революции 1917 года горожане нередко писали коллективные заявления в защиту «своих» полицейских, подчеркивая, что те были «хорошими людьми» и работали в полиции не по призванию, а ради работы, приносящей хоть какой-то заработок.

В решающие дни Февральской революции с утра 27 февраля 1917 года полицию в Петрограде убрали с улиц и сконцентрировали в участках. Восставшие горожане и солдаты стали нападать на городовых и громить полицейские участки. Низкий престиж полиции и недовольство обывателей её действиями способствовали этим погромам и охоте за городовыми. Полицейских сбрасывали с крыш, откуда некоторые пытались вести огонь по революционным отрядам. Некоторых сдавшихся расстреливали на месте.

Многие полицейские добровольно шли сдаваться в штаб восстания в Таврическом дворце, но по пути их убивали. Аресты и убийства шли на квартирах полицейских. Некоторые убитые всплыли весной в Неве. Были арестованы более 600 полицейских. Около 60 арестованных были ранены.

Часть полицейских под воздействием успешного восстания в столице сознательно перешла на сторону революции. Ещё днем 27 февраля 1917 года пристав Касаткин приказал своим подчиненным не сопротивляться, если толпа будет штурмовать 4-й участок Петроградской стороны. Дореволюционный авторитет Касаткина и нежелание оказывать сопротивление позволили спасти участок от погрома. Проходившие мимо рабочие говорили: «Этот участок трогать не надо, в нас никогда не стреляли». Вечером Касаткин стал инструктировать подчинённых о переходе на сторону новой власти: «…собрав своих помощников и надзирателей[,] сообщил им полученные мной сведения и рекомендовал при приходе к нам представителей рабочих заявить, что мы все присоединяемся к новому строю и сдать оружие». Полицейские по приказу пристава разоружились. Рабочие, которых дожидался Касаткин, так и не появились, и вечером участок обстреляли солдаты, затем он был захвачен и подожжён. Организованная капитуляция не произошла. Полицейским удалось уйти через черный ход.

Сдались революционерам и полицейские 1-го участка Адмиралтейской части под руководством пристава подполковника Василия Эдгарда. Он приказал не открывать огня по восставшим и в случае прихода солдат сдать им оружие. Полицейские утром 28 февраля разбежались, а Эдгард благополучно добрался до Таврического дворца. Множество других офицеров и городовых пытались сдаться или перейти на сторону революции. Так, полицейский надзиратель Александр Рябов переоделся в штатское и вышел на улицу с красным флагом, успешно сдавшись восставшим. Одна из свидетельниц позже показывала: «Я видела, как Рябов с красным флагом вышел из своей квартиры к толпе народа и заявил про себя, что он околоточный надзиратель и готов идти с народом». По словам одного из рабочих, ещё осенью 1916 года Рябов говорил, что «в случае революции он первым бы стал на сторону революционеров». Показания свидетелей передали и реакцию восставшего народа на переход Рябова:  «Его  хотели убить, но очень многие вступились за него и его оставили», «толпа хотела его убить, но я уговорил не трогать его», «его хотели убить, но я уговорил оставить Рябова». Рябов указал революционной толпе адреса других надзирателей. Отдельные городовые переходили на сторону революции, помогали восставшим получать доступ к оружию и участвовали в арестах других полицейских.